Желань дрожала на груди, прикрытой широким дорогим платьем, слушала гулкие удары сердца, как церковного колокола.

– Нехристианское, скверное имя у тебя, Желанушка, - и судьба твоя будет нехристианская… - шептала ключница.

Желань прижалась к своей заступнице, закрыв глаза, - и вскоре все трое заснули; как засыпали вокруг них и другие рабы, чтобы набраться сил или забыться перед тем, что им предстояло.

Желань проснулась от озноба, боли во всем теле – она належала себе синяки на голых досках – и голода. Рядом Евдокия Хрисанфовна постанывала, разминаясь: у нее от сырости разломило суставы. Микитка глухо пробормотал, что хочет есть.

Они еще были хорошо одеты, здоровы и благополучны, по сравнению с многими своими товарищами: у некоторых от цепей и грязи, в которой содержались пленники, на руках и ногах появились кровоточащие язвы. Иные из закованных мужчин, кто был бос, поглядывали на хорошие сапоги Евдокии Хрисанфовны и ее подопечных; ключница вместе с младшими отодвинулась поглубже в угол, хотя их обувь не налезла бы мужчинам даже без цепей.

Желань с болезненным выражением взялась за живот. Евдокия Хрисанфовна погладила ее по темноволосой голове.

– Уж тебе-то голодать не дадут, дитятко.

Она проницательно посмотрела на красивое лицо девушки. Сейчас, во время переправы, рабы не вставали по целым дням, но видно было, что на воле Желань двигалась легко, ловко. Ключница тяжко вздохнула и перекрестила ее.

– Господи, так бы и потопила этот вражий корабль…

Тут заскрипел люк в потолке, и все рабы разом подняли головы. Те, у кого еще оставались силы, зашевелились и начали вставать; потом возникла толкучка. Но человек, спустившийся в трюм по легкой деревянной лестнице, которую скинули и придерживали для него сверху, быстро унял беспорядок, вытянув самых беспокойных кнутом; рабы с криками отшатывались, хватаясь за окровавленные лица. Молодой чернокудрый ромей с золотым обручем, перехватывавшим лоб, удовлетворенно усмехнулся. В свете масляной лампы, которую нес за ним такой же раб, как эти пленники, - только откормленный и прирученный, - важный господин прошелся по трюму как по клетке со зверями.

Прислужник по указке ромея поочередно светил рабам в лицо. Мужчин пришедший быстро и брезгливо осматривал издали, но к женщинам несколько раз приблизился; Желань чем-то особенно привлекла его внимание, так что грек, к великому испугу девушки и Евдокии Хрисанфовны, пальцем подцепил ее подбородок и посмотрел в карие глаза. Желань ахнула; а грек засмеялся и вдруг сунул свои белые пальцы ей в рот, оттянув губу, как смотрели зубы лошадям.

Желань застыла от ужаса; а потом с криком отпрянула, спрятавшись за спину Евдокии Хрисанфовны. Та выступила вперед, сверкая глазами.

– Антихрист!

Красивое лицо ромея исказилось; хлыст рассек женщине щеку, глаза уберег только низко спущенный платок. Желань, в страхе за Евдокию Хрисанфовну забывшая себя, рванулась из-за спины заступницы.

– Не тронь ее!

Грек, почти не глядя, протянул кнутом и девушку. Потом, отвернувшись от женщин, отдал приказ на своем языке прислужнику.

И тут Желань увидела, что раздают хлеб; вода у них была, в большом ведре в углу, которое наполняли довольно часто, но из-за еды тотчас возникла свалка. Желань, не раздумывая, бросилась вперед и схватила с полу один хлеб, успев за миг до того, как на него набросились другие голодные рты. Конечно, даже с закованными в железо мужчинами ей было не тягаться.

Девушка отбежала в угол, где ее дожидались товарищи. Евдокия Хрисанфовна, которая утирала концом платка окровавленную щеку, мотнула головой, отодвинув хлеб, когда Желань радостно протянула его ей.

– Вы ешьте, дети…

Желань разломила лепешку напополам.

– Это тебе, матушка, а мы уж как-нибудь…

Евдокия Хрисанфовна, улыбнувшись, взяла предложенную половину и спрятала в рукав своего летника*.

– Приберегу на край, - сказала она.

А остальное троица поделила поровну.

Пленники не знали, как долго они плыли, - здесь, внизу, день был почти равен ночи; но Желань видела, что несколько рабов, послабей, умерло или умирают. Многие были тяжело больны. Желань не знала – сколько среди них больных; она опасалась говорить с чужими, как и ее заступница. Впрочем, здесь почти все рабы держались наособицу, хотя многие сородичи еще в начале плавания сели вместе. Однако говорить друг с другом, чего-то добиваться мало кто хотел – все знали, что это ничему не помогло бы.

Ромеи умели разделять и властвовать всеми племенами.

Когда они причалили и рабов стали выводить, Евдокии Хрисанфовне пришлось опереться на Желань и сына – так разболелись ее суставы; русы держались друг за друга, пока надсмотрщики не глядели на них, перегоняя всех скопом. После многих дней в темноте трюма Желань чуть не ослепило солнце, сияющее над самым прекрасным на свете городом - чудо-городом, повидать который мечталось всем, кто о нем слышал от путешественников.

Но рабам было не до красот Константинополя.