Теперь Желань смотрела по сторонам еще меньше – но вдруг узрела то, что сразу преобразило для нее Константинополь. Удивившись, юная рабыня-московитка впервые увидела белые руины под белым солнцем Царьграда: и по дороге, среди густой зелени рощ, ей снова и снова бросались в глаза величественные груды развалин дворцов из кирпича, белого мрамора, цветного камня. Дворцов, что, должно быть, некогда строились во много этажей. Казалось, что Константинополь брали уже несколько раз, снова и снова сгоняя с места его императоров…

“Какой же он старый… трухлявый изнутри!” - почти с испугом подумала девушка из Руси о великом городе.

Потом она вдруг почувствовала и себя такой же трухлявой, старой внутри: болели избитые в пути ноги, голова налилась жаром. Впереди Желань увидела дворец, который еще не развалился, - и улыбнулась. Она поняла, что отдохнет здесь.

Женщин, детей и юношей прогнали через высокую арку, и над ними воздвиглись своды, укрывшие их от полудня. Теперь Желань видела солнце только через полукруглые окна, но и этого было довольно, чтобы болели глаза.

Она закрыла глаза, облизнула пересохшие губы и услышала тонкий плач. Плакало какое-то дитя, которое еще не понимало, что отдано на забаву антихристовым слугам…

Потом Желань услышала греческую речь – приветливую греческую речь, женский голос: московитка посмотрела перед собой в изумлении и увидела служительницу со свитыми на голове косами, в длинной белой одежде, затканной по подолу золотом, с обнаженными руками. Гречанка дотронулась до ее плеча и повторила свои слова. Показала вперед.

Ее куда-то приглашали! Ее жалели – в первый раз за все время!..

А ведь она оказалась в большой чести – только тут подумалось Желани. Куда ее зовут, уж не в баню ли?

Желань показала на свое горло. Служительница поднесла руку к горлу… потом кивнула и просияла улыбкой. Поторопила пленницу жестом.

Желань поспешила вперед вместе с другими женщинами. Они шли по коридорам, рождая гулкое эхо, довольно долго; но наконец пришли. Испытание, длившееся столько бесконечных дней, закончилось.

Московитка сидела на теплом камне, закрыв глаза, и позволяла чужим женщинам раздевать себя. Она услышала, как гречанки ахнули от жалости, сняв с нее платье и сорочку. У них самих были такие белые, холеные тела!

Потом ее поливали разными водами, оттирали с душистым мылом; пока купали, поднесли чашу вина, и Желань с жадностью выпила все, не задумываясь, что может захмелеть. Да она и захмелела: на голодный желудок…

Ее кормили – тоже прямо в бане, изюмом, сладостями, белым хлебом. Такое она едала и дома, в тереме своей госпожи, - но сейчас Желани греческие яства показались райской пищей.

Она была уже сыта и пьяна, почти ничего не понимала, когда ее под руки отвели в парилку и там просто оставили сидеть, задыхаясь от жары. Потом вымыли в новой воде. А она не имела сил даже поблагодарить своих помощниц – и не знала, как по-здешнему сказать…

Потом ее отвели в какой-то покой без окон, сплошь завешенный мягкими и дорогими тканями, с мягкой постелью. Желань едва заметила, что ее переодели в греческое платье, - такое же стыдное, без рукавов, как на служанках. Пленница без сил села на свое ложе, потом легла; и тотчас же уснула.

Проснувшись, Желань первым делом схватилась за деревянный крест на груди. Его не сняли в бане; и пока она спала, тоже.

Потом раздвинулся полог в глубине комнаты – Желань не успела даже заметить, где тут дверь, - и к ней с улыбкой подошла гречанка из тех, что помогали ей в банях; поклонившись, она предложила свои услуги. Желань смотрела на нее, ощущая мучительное стеснение и стыд, - они были как немой с глухим…

Славянка нахмурилась и показала на свое ухо, а потом на рот своей помощницы. Та удивленно засмеялась – а потом всплеснула руками: догадалась. Кивнула и села у ног Желани, точно та была какая-нибудь госпожа, - но без лести, без угодливости. Желань подумала, что ей нравится эта женщина.

Гречанка назвалась – ее звали Метаксия, что значило “шелковая”. Она объяснила свое имя, ткнув пальцем в шелковую занавесь. Желань изумленно подумала, сколько же вокруг богатств, шелков, парчи, каменьев, золота, – и какое все пустое, запустелое, точно дворец давно покинула жизнь.

Объяснить свое имя она не могла, и прислужница выучилась только неловко повторять его.

Однако Метаксия оказалась терпеливой и доброй наставницей: ей словно бы в самом деле было любопытно знать, как живут русы и как пленница-московитка попала в Город*. Словно это не по вине ее царей делались такие злодеяния – или же гречанка думала, что так и следует по-христиански: что императоры ромеев в своем полном праве над всеми народами…