А виллис мчится, обгоняя колонны грузовиков, танки, самоходки. Все вперед, туда, где с боями идет по Германии его полк. Нет, он не сделает глупость! Генерал может быть спокоен.

Но не только с курсантских лет твердо усвоенная привычка безоговорочно подчиняться приказу руководила подполковником Полуяровым, когда он торопил шофера: скорей, скорей! Надо ж было случиться такому совпадению, какие бывают разве только в романах да кинокартинах: в один день узнал, что здесь, на фронте, рядом с ним и Нонна, и Алексей. И Полуяров торопил водителя:

— Жми, жми, друг!

Когда Мария Степановна Афанасьева рассказала Нонне о разговоре с мужем и упомянула о Сергее Полуярове, та как-то сникла, не то смутилась, не то побледнела и, сославшись на головную боль, ушла к себе. Жила она с двумя медсестрами, но те были на дежурстве, и Нонна осталась одна. Легла, укрылась с головой одеялом. Теперь можно думать, думать… Обрадовала ли ее новость? Что она знает о Сергее? Женат ли он? Помнит ли ее? Простил ли ее предательство? И можно ли ее простить? Все годы войны боялась одного: привезут новую партию раненых, и среди искалеченных, окровавленных мужских тел она увидит Сергея.

Такой встречи боялась больше всего.

Теперь она знала: Сергей жив, здоров. Где-то здесь, рядом. Почему же он не приехал к ней в госпиталь? На минуту, хоть на полминуты. Просто посмотреть в глаза, сказать: «Навсегда люблю тебя». Не приехал, не сказал! Чего же ей ждать, мечтать, на что надеяться! Может быть, лучше было бы, как другие, сказать: «Война все спишет!»

А спишет ли?

Первый эшелон девяносто третьего полка остановился на восточной окраине прусского городка. В штабном домике Полуяров увидел майора, колдующего над картой.

— Подполковник Полуяров! А вы, судя по занятию, — начальник штаба?

— Так точно, товарищ подполковник! Майор Анисимов. Начальник штаба. Из дивизии уже звонили о том, что вы выехали. Минувший день прошел успешно. В первом эшелоне наступают два батальона. За день заняли пять населенных пунктов. Вышли на развилок вот этих двух шоссейных дорог. Завтра с утра продолжим преследовать отходящего противника. Рассчитываем дня через два подойти к Эльбингу.

— Отлично! Где замполит?

— Майор Хворостов у себя. Рядом дом, там наша политчасть разместилась: замполит, парторг и комсорг. Вызвать Хворостова?

— Я сам к нему пройду. А потом обстоятельней поговорим о всех делах.

Алексея Хворостова в военной форме Полуяров еще не видел. Оказался он выше ростом и почему-то сутулым. Хворостов шел ему навстречу, улыбался, но даже радостная улыбка не могла осветить темное, словно обожженное горем, лицо. Обнялись, поцеловались. Поцеловались впервые за многие годы дружбы. Раньше на зарое, при встречах в Москве, на перроне смоленского вокзала в мае сорок первого года они не обнимались, не целовались. По тем молодым временам объятия и поцелуи считали сентиментальностью и слюнтяйством. Теперь же обнялись и поцеловались, растрогались. Видно, война заставила по-другому ценить дружбу, дорожить ею.

— Сразу я ушам своим не поверил, когда позвонили из дивизии и сказали, что командиром полка назначен Полуяров.

— А я, когда услышал, что ты здесь в полку, даже в мистику ударился, в чудеса поверил, — смеялся Полуяров.

Полуяров рассказывал другу о беседе с командиром корпуса, о многом другом, важном и пустяковом, а сам с болью и сожалением смотрел в худое, темное, постаревшее лицо Алексея. Перед глазами стояло все то же майское утро на перроне смоленского вокзала, и веселый, счастливый Алешка Хворостов, говоривший, радуясь и смущаясь: «А у меня сынок растет!»

— О моей беде знаешь? — сухо спросил Хворостов.

— Знаю. Был в госпитале у Гарусова. Он мне рассказал.

Алексей сидел сутулясь — новая, видимо, привычка, — курил (а раньше и папиросы в рот не брал). Проговорил, глядя в сторону:

— Знаешь, кто всех моих погубил?

— Кто?

— Жабров.

— Тимошка?..

— Остался при немцах. Служил в полиции.

Полуярову вспомнился тусклый осенний вечер. Моросящий противный дождь. У калитки стоит Тимошка Жабров. Кого-то ждет. Теперь ясно, кого ждал Тимошка. Немцев.

Полуяров сидел мрачный, злой. Почему он тогда смалодушничал? Почему прошел мимо? Может быть, остались бы в живых родные Алексея. В мозгу билась нестерпимая мысль: и ты виноват, и ты…

Хворостов туго провел ладонью по сумрачному почерневшему лицу:

— Ну, а как твои дела, Сережа?

По сравнению с бедой Алексея личные переживания показались Полуярову мелкими и ничтожными. Сказал почти безразлично:

— Генерал Афанасьев сообщил мне, что Нонна работает в нашем армейском госпитале.