Он смотрел на небо и думал, как устал за это время. Устал не физически -- тело еще слушалось его, устал душевно.

Его жизнь напоминала опустевший сундук с золотом. Поначалу, тот был полон денег, и Николай раздавал их щедрой рукой направо и налево, одарял своей милостью верных и добросовестных слуг. Но к концу жизни сундук опустел. Незаметно пропало желание быть обожаемым, убеждать, повелевать. Прошло то упоение жизнью, когда казалось, что он всё может, что ему всё под силу. Вместе с сундуком жизни опустошен был он сам.

Впервые Николай Павлович понял это под Чембарами в Пензенской губернии почти двадцать лет назад, когда коляска с его верным спутником Бенкендорфом опрокинулась и упала из-за неумелости и нерасторопности кучера. Граф набил себе шишку на лбу, она тут же взбугрилась и побагровела. А он сломал ключицу.

Коляска оказалась безнадежно испорченной, а до Чембар оставалось верст десять, которые ещё надо было пройти. И тогда его охватило безнадежное отчаяние. Он присел возле опрокинутой коляски, прислонился к ней спиной и начал тихим, усталым голосом разговаривать с Александром Христофоровичем.

Он сказал тогда, что он, государь, повелитель огромной страны с миллионами подданных, и эти верные слуги готовы по его первому зову подняться на защиту России, на врагов державы и православия. И вот он, император, одиноко сидит здесь без сил, без помощи, под горкой, возле сломанной коляски. Перед ним только бескрайнее безмолвное пшеничное поле, раскинувшееся в ночи. А сверху светят звезды, бесстрастно наблюдая за тщетой жизни. Всё это только сильнее подчеркивало державинскую мысли о ничтожестве земного величия и власти.

"Река времен в своем стремленье, уносит все дела людей, и топит в пропасти забвенья, народы, царства и царей", -- процитировал он поэта, которого, в отличие от Пушкина, почитал.

Они говорили с Бенкендорфом о божьем промысле и начертании судеб.

Каждому дано определенное предназначение в этой жизни, и надо исполнять свой долг, каким бы трудным он ни стался. "Я не понимаю людей, лишающих себя жизни добровольно, -- рассуждал император, -- вот я, государь, как бы трудно мне не было, сия мысль никоим образом меня не посещала. Надо терпеть и трудиться, и Господь вознаградит за труды. Но видит Бог, я устал!"

Слова эти он впервые сказал именно тогда, двадцать лет назад. Граф Бенкендорф промолчал, однако Николай Павлович и не ждал утешения. Утешение -- удел слабых!

Он ещё долго размышлял вслух, а ему почтительно внимал Александр Христофорович, изредка вставляя дельные замечания. Потом Николай поднялся, и они медленно пошли в сторону Чембар, где ему предстояло лежать две недели и лечиться.

Чем же всё заканчивается? Неужели только усталостью от прожитого?

Неужели, всё было напрасно и его царствование оказалось лишь пустой суетой, томлением неудовлетворенных амбиций?

Но ведь балы, увеселения, легкомысленные интрижки -- только внешняя сторона дела. Он, Николай, работал много, с полной отдачей по двенадцать часов кряду. Просматривал бумаги, принимал сановников, лично инспектировал государственные заведения. Просто следил за порядком, как обыкновенный обыватель. Он пытался надзирать за всем, всё держать в крепких руках. Не развлекался -- дела эти были скучны, нудны, но необходимы. Желал быть подобным Петру Великому, но...

У него не хватило размаха, силы Петра, широты его взгляда. Он сделал много ошибок в управлении державой, и приходилось с горечью это признать.

Почему он не приказал закупать штуцера перед войной? Сейчас его армия гибнет под выстрелами дальнобойных ружей. А ведь он всегда гордился тем, что уделял воинской службе более внимания, чем остальным государственным делам, что знал наизусть имена армейских командиров вплоть до командиров полков.

Почему выбрал в советники безответственных людей: Нессельроде, Клейнмихеля и других? Его царствование не было представлено блистательными именами как у бабки Екатерины. У той были Орловы, Потемкин, Суворов, Безбородко, Державин. А у него? Разве что Сперанский -- остальные просто надежные исполнители, добросовестные, но без божьей искры.

Но всё же, и он оставит кое-что после себя. Памятником ему будет железная дорога, которую он построил. Её уже прозвали "Николаевской". Когда строили было много споров: каким направлением должно её вести, закупать паровозы или пользоваться лошадьми, какова будет ширина колеи -- европейская или своя, особенная. Среди сумятицы мнений он не только высказал своё суждение, но и проявил твердую волю и его мысли о предмете оказались верными.

Граф Клейнмихель предлагал сделать колею, как в Европе, по таким же размерам. Но, если бы враг надумал, как во времена Наполеона, вновь вторгнуться в пределы России? Что было бы тогда? По железной дороге это оказалось бы проще простого.