Так и сказал, и поверг Хендрика в немалое удивление.

Маттис привел Йорна Матильдесена. Август краток и деловит, теперь он исключительно хозяин и работодатель:

— На-ко, Маттис, тебе за хлопоты. Ну что, Йорн, прибавилось у тебя овец?

Йорн:

— Вчера и сегодня — ни одной. А вот во вторник и среду — великое множество.

Август надевает пенсне и приготавливается записывать:

— Во вторник сколько?

— Четыре по двадцать да еще четыре.

Август записывает.

— А в среду?

— В среду было ужас что такое, — говорит Йорн, — привалили аж со всего прихода. Шесть по двадцать и пятнадцать в придачу.

Август записывает и складывает в уме:

— Одиннадцать по двадцать без одной, и всего за два дня!

Он считает дальше и обнаруживает, что это на двадцать пять, нет, на тридцать овец меньше, чем следует за четыре тысячи крон. И говорит:

— Он надул меня на семьсот крон.

— Кто? — испуганно вскрикивает Йорн.

— Цыган. Он удрал.

— Да как же это!

Август отмахивается:

— Итого сколько сейчас у тебя овец? А то я не захватил с собой ведомости.

Йорн помнит все наизусть, с самого первого дня, вот у кого память.

— Сорок два по двадцать без трех.

Август качает головой: дело повернулось не так, вопреки его ожиданиям у него не набирается даже первая тысяча. Денег сколько угодно, а овец до тысячи недостает…

— Добрые овцы, — продолжает Йорн, — белые, черные, всякие. К нам они приходят тощие и голодные, а через неделю их не узнать, сытые, круглые. Вы бы видели, как они ходят следом за Вальборг, чисто собаки.

— Пока что у меня все, Йорн! — кивает Август.

Он бредет назад, к Хендрику, сгорбясь и погрузившись в раздумье. Семьсот крон ухнули — что ж, хорошо хоть, это стряслось с человеком, который способен такое выдержать! Больше всего Августа возмущало, что цыган удрал прежде, чем овец стала тысяча. Теперь пойдут разговоры, что у него их всего несколько сотен.

Не теряя времени, он подрядил Хендрика, подрядил и определил на место цыгана, обо всем с ним договорился и четко проинструктировал. И откуда у старика взялось столько энергии!

— Бросай грабли, — распорядился он, — и немедленно иди в Сегельфосскую лавку, выберешь там самый шикарный велосипед, поупражняешься на нем вечером, а утром приступишь к работе. Вот тебе для начала тысяча крон.

Он не стал заходить на обратном пути к Тобиасу, нет, он именно что не хотел у них сегодня больше показываться. Пусть сперва Хендрик примчит на своем шикарном велосипеде, да и вообще, пусть в округе узнают, на какой Хендрик выдвинут высокий пост.

Тобиас отставляет работу и бежит за ним следом, он окликает его, но Август и не думает останавливаться. Догнав его, Тобиас спрашивает про зонт, Август оставил у них давеча зонт, новехонький…

Август идет себе дальше. Спустя какое-то время он роняет:

— Да Бог с ним, с зонтом!

Чтоб им всем пусто было!

Всю дорогу домой он громко бранился: надо же, чтобы цыган его так подвел, оставил со стадом всего в несколько сотен! По-хорошему надо было бы его пристрелить, то-то бы наша дама обрадовалась. Телеграф открыт, Август мог бы спокойно задержать беглеца, но тогда надо будет заявлять в полицию и властям, а ему неохота со всем этим связываться. Старая хозяйка, та могла бы, но она наверняка поостережется. Может быть, консул? От имени своей матери? Нет, тот и подавно не станет.

Стало быть, цыган Александер мог беспрепятственно плыть себе дальше на север.

Август сталкивается с доктором, который идет к больному.

— Август, я заходил сегодня к твоим рабочим, но, похоже, ножевой раны в груди ни у кого из них нет.

— Вот как? — говорит Август. — Наверное, не хотят признаваться.

— Так ведь я их осмотрел. Их ведь всего четверо, правильно?

Август пустился в длинные объяснения, этим летом под началом у него было двадцать человек, разве мыслимо четверым управиться на строительстве такой большой и капитальной дороги…

— Ну а сколько же человек у тебя сейчас? — перебивает доктор.

— Пятеро, — отвечает Август. — Они работали у адвоката, только…

— Ладно, ладно! А где же пятый? Мне все-таки желательно его осмотреть.

Август идет ва-банк:

— Да нет, он уже ходячий, ничего страшного.

— Ну, тогда хорошо. Потому что ножевая рана в грудь — дело серьезное.

Август встревоженно:

— У него что, могло быть внутреннее кровотечение?

— И это тоже.

— Но тогда бы он не прожил и нескольких дней?