Доктор:

— Август, по-моему, ты что-то скрываешь. Ведь это же не ты набросился на него с ножом?

— Я?!

— Конечно, нет. Ну а тогда кто же?

Август снова пустился в длинные рассуждения, дескать, каким же это надо быть зверем, чтобы пырнуть человека в грудь. Жалко, его при этом не было, а то бы он пристрелил подлеца на месте.

— Ну, это ты чересчур.

— Да-да, — пригрозил Август, — вот этой самой рукой!

Желая переменить тему, доктор сказал:

— Ты теперь никогда к нам и не зайдешь. Мы звали тебя, когда здесь была Поулине из Поллена, только ты не пришел. Уж не потому ли ты задрал нос, что сильно разбогател?

— Нет… да что вы, доктор, вы уж меня не дразните! Просто я занят по горло — торговые сделки и прочее, но сейчас самое тяжкое уже позади.

— Тогда милости просим!

Август обрадовался, когда доктор наконец оставил его в покое, потому что душа у него была не на месте: а если у старой хозяйки и в самом деле внутреннее кровотечение?

Придя к ней, он нашел, что она и выглядит посвежее, и настроение у нее приподнялось, она поспала и встретила его уже сидя в постели. У Августа сразу же отлегло, он задал ей несколько незначительных вопросов по поводу раны, на что она ответила: нет, рана у нее уже больше не щипет и внутреннего кровотечения, видимо, нет. Его приход несколько ее удивил, но теперь, когда страхи его улеглись, ему не составило труда выдумать себе поручение. Как она считает, стоит ли им ставить лососевую сеть? Лето уже подходит к концу, рыба почти ушла, за четыре дня один только лосось и попался.

Пускай он спросит об этом у ее сына.

— Ну зачем беспокоить консула по пустякам, — рассудил Август, — тем более человека, который ловил и коптил лосося, у вас больше нет, я о цыгане, ну да вы знаете. Он уехал.

Все-таки Август исхитрился сообщить об этом даме, которая была ранена в грудь.

— Вот как? — сказала она. — Уехал?

— В ночь на воскресенье, пароходом, на север. — Август умышленно обозначил время.

Порадовала ее или нет эта новость, понять было трудно, и Август вернулся к своему поручению:

— Так что я и не знаю, как нам быть с сетью.

— Повесь-ка ты ее куда подальше, — сказала она.

Август ушел, испытывая несказанное облегчение оттого, что старой хозяйке получше, он даже смягчился по отношению к цыгану. Он не стал ей говорить, что тот сбежал, а просто сказал — «уехал», не обмолвился он и о том, что цыган подковал его на семьсот крон. Но подковал ли? Ведь Александер прислал ему рецепт, имеющий несомненную ценность. Август не знал, сколько берут за прокол вздутого лошадиного брюха, но если речь идет о спасении, к примеру, породистого жеребца, то за это не пожалеют никаких денег.

Чем дольше он думал о цыгане, тем больше находил ему оправданий. После того, что Александер напоследок содеял, что ему еще оставалось, как не дать деру? И что еще ему оставалось, как не присвоить гроши, которые у него лежали в кармане? Иначе на что б он купил муки заправить похлебку, а так ему хватит на месячишко. Разве Август не поступил бы точно так же на его месте? Уж будьте уверены! Если вдуматься хорошенько, цыган Александер, обретаясь в Сегельфосской усадьбе, хранил, по слухам, великую тайну, которую безусловно можно было обратить в деньги. А он этого не сделал. Если верить слухам, он мог бы предъявить известные требования и к старой хозяйке, и к ее сыну. Но он их не предъявил. Какие же это, к лешему, предпринимательство и оборотливость? И где ж тут дух времени? — подумалось Августу. Как бы упрощенно он сам ни смотрел на жизнь, он начал смутно осознавать, что у цыгана были свои достоинства, и даже признал за ним некое превосходство. Иначе бы тот не застрял так надолго в усадьбе. Любовь и темперамент тоже сыграли тут свою роль, конечно же, но было здесь и что-то другое, личного свойства, какой-то плюс. Александер не позволял себе жить на иждивении семейства Йенсен, но преданно служил ему — и хранил молчание. Гордость — у вора и мошенника? Уж во всяком случае, не врожденная, он унаследовал это не от своего племени. Могло ли такое быть, что двигала им, как это ни дико, отеческая нежность?

Прах его разберет, этого цыгана! И все ж таки Август не переставал о нем размышлять. Александер не так уж и плох. Если тогда летом он и вправду собирался столкнуть в пропасть аптекаря Хольма, то человек он, пожалуй, рисковый и даже отчаянный. Ну а то, что, порывая сердечные узы, он не задумываясь схватился за нож, чем-то напомнило Августу Южную Америку. Ведь Сегельфосс ничем таким похвастать не мог, и развлечений у Августа было, прямо скажем, немного. По чести, он давно уже чувствовал, что цыган — единственный, в ком бы он мог встретить достойного противника, потому и упражнялся в стрельбе на берегу горного озера. О, если бы только Августу представился случай одним выстрелом выбить нож из руки того, кто бы вознамерился украсть у него бумажник! Ну а если бы про такие чудеса меткости раструбили в газетах, кто знает, какое влияние это оказало бы на людские умы!

Все теперь складывалось как нельзя лучше.

Август взял себя в руки и занялся делом, пусть попробуют сказать, что он не в состоянии побороть свои чувства. В тот день, когда он переправил лодку на горное озеро, он мог быть собой доволен. Вечером, правда, он попал в Южное, но это ничего не значило, он забрел туда, что называется, по ошибке. Очутившись перед домом Тобиаса, он не встретил ни единой живой души, заглянувши в окна, тоже никого не увидел и повернул домой. На черта ему их разыскивать, если он им не нужен, то они ему и подавно, мужчина должен оставаться мужчиной.

Сообразив, что Боллеман с товарищами околачиваются без дела, он вызвал их к себе и поставил бурить отверстия и сажать на цемент железные ограждения в тех двух местах, где горная дорога проходила над пропастью. Это заняло у него целый день, ему пришлось делать промеры и надзирать за рабочими, а всего они только и успели, что начали подготавливать установку первой ограды, около домика. К вечеру Август порядком устал, однако позволил себе снова прогуляться до Южного. В руках у него был маленький сверток, десять метров кружев, которыми обшивают сорочки, стало быть, он направлялся по делу. На этот раз Тобиас с женой вышли ему навстречу и пригласили в горницу, но Корнелии дома не было, поэтому Август обменялся с ними всего несколькими словами и, передав сверток, ушел. Мужчина должен оставаться мужчиной.