Шрифт:
Но оказалось, они уже газету читали, ее принес Беньямин из Северного. Август разочарованно сунул ее обратно в карман и сказал:
— Ну да все это пустяки!
— Нет, — возразил Тобиас и уважительно покрутил головой, — раз про человека пишут в газетах и все такое!
С этими словами он вышел из горницы.
Немного погодя следом за ним направилась и хозяйка.
— Мать, не смей уходить! — крикнула ей в спину Корнелия. — Будет так, как я сказала, и не иначе.
— Постыдилась бы! — шикнула на нее мать и вышла за дверь.
— А что ты сказала? — поинтересовался Август.
Молчание.
Он опять за свое:
— Корнелия, ты подумала над тем, о чем я тебе давеча говорил?
— О чем же это?
— Ну, раз ты не помнишь… Я просил тебя выйти за меня, вот о чем.
— Вы спятили, — сказала она. — Надо ж такое удумать! В ваши-то годы!
Как в грудь ударила.
— Я ничуть не старее многих других, — произнес Август. — Ну а кроме того, у меня бы ты ходила в бархате и жемчугах!
Однако попытка самоутвердиться ничего ему не дала, Корнелия все это уже слыхала, да и у самого у него уверенности не прибавилось ни на каплю. Он сидел с забитым и жалким видом, усы его подрагивали, голубые глаза стали цвета снятого молока.
— Я хожу и хожу сюда, оттого что мне дома невмоготу. Да и что мне там делать? Вместо того чтоб спать по ночам, я подхожу к окну и гляжу в твою сторону. Я дома как неприкаянный, потому сюда и зачастил. Ты уж не взыщи!
— Так уже и толки пошли, — сказала она.
— Вот те раз! Неужто я прихожу сюда не по делу, разве я не осматривал лошадь, не покупал овец, не посадил Маттиса за гармонь! Да и вообще, я вроде бы не такой человек, чтобы за меня приходилось стыдиться, — похвастал он и опять все испортил. — Так им всем можешь и передать! Но ясное дело, где тебе понять, что я погибаю, но только если человек не спит, он неминуемо погибает. И если потом окажется, что ты жив, значит, так оно и есть, но только ты уже не тот, что был прежде, и аппетит у тебя пропал, и места ты себе не находишь. Уж не знаю, что со мной и творится. Но я опять стану молодым и сильным, помоложе других, если ты, Корнелия, пойдешь за меня и вернешь меня к жизни!
— Нет, даже и не заговаривайте. Этого не будет.
— А почему мне не попытаться! — ответил он сокрушенно. — После всего, что между нами было…
— Да что ж между нами было?
— А как же. С того самого мгновенья, как я впервые повстречал тебя в городе и ты на меня посмотрела, я почувствовал к тебе такую горячую симпатию и любовь, какой ты больше нигде и не встретишь.
Корнелия складывает чесалки и поднимается. Она решила положить конец его излияниям. Тогда, не находя больше никаких слов, он схватил ее и притянул к себе на колени. Хоть он и стар, но руки у него жилистые, она с трудом вырвалась и отскочила на середину горницы. Однако рассердилась она не так чтобы очень и обошлась с Августом достаточно мягко.
— Нет, дольше вам тут оставаться нельзя, — сказала она.
— Ты хочешь, чтоб я ушел?
— Да, мне нужно выйти повесить котел.
— Ты меня выпроваживаешь? Слышишь, Маттис, твоя сестра меня выпроваживает.
— Нет, вы меня не так поняли, — сказала она.
— Как же нет, когда я тут сижу, и имею к тебе чувства, и прошу, чтобы ты за меня вышла.
— Но я-то за вас совсем не хочу выходить, — отвечала Корнелия. — Вот и весь сказ.
Нет, впрямую она его не выпроваживала, она как бы понуждала его уйти. Ошибиться тут было невозможно. Усилием воли он заставил себя подняться и направился к двери. Руки-ноги у него разве что не поскрипывали, он двигался мелким шагом, как автомат. В сенях он взял зонт, а другой оставил. Наверняка она обнаружит, подумал он про себя.
Вот и сегодня он тоже ничего не добился, и так всякий раз. Но насколько он понял, ее родители стараются в его пользу. Это очень хорошая и отрадная новость. Кто знает, так уж ли они расположены к бедняге Беньямину. Он в этом сомневается.
Как бы то ни было, Август решил не ходить слишком часто в Южное, чтобы не перебарщивать, иначе это войдет в привычку. А это плохо. Он сходит самое большее еще один раз, чтобы получить от нее внятный ответ. Она просто обязана его дать.
По дороге домой он вспоминает о лодке, которую надо переправить на озеро. Он поднимается на шхуну, обходит ее и досконально осматривает, кое-где сверлит, чтобы выяснить, насколько прогнило дерево. Судя по всему, при Теодоре Лавочнике шхуну содержали в исправности, и, хотя она последние годы была в запустении, на ней можно спокойно установить мотор.
Вернувшись на палубу, Август начинает отвязывать лодку.
Пока он с ней возится, раздается гудок рейсового парохода, медленно причаливающего к берегу. На пристани собрался народ: аптекарь с адвокатом Петтерсеном отправляются в морское путешествие, доктор Лунд провожает их на борт. Фру Петтерсен тоже здесь, она без конца утирает слезы, муж ее утешает и говорит, что ему необходимо предпринять эту поездку и закупить броневые листы.
Старая хозяйка тоже пришла на пристань и на глазах у всех бесстрашно машет аптекарю. Благослови ее Бог за великое жизнелюбие! Оберегая ее репутацию, аптекарь почти не решается помахать ей в ответ. Тогда она идет на самый конец пристани, и ему ничего другого не остается. До того она хорошо улыбается!
XXVII
Несколько дней спустя докторовы мальчуганы прибежали к Августу с запиской от Александера. Пока Август читал ее, эти сорванцы успели удрать, и он у них так ничего и не разузнал.
В записке сообщалось:
«Правый бок лошади. На одну ширину ладони вперед от крестца и две с половиною вниз от хребта, вот где. Втыкай чуток накось, но не очень-то примеряйся. Глубина два дюйма. Отто Александер».
Август сообразил, что это не иначе как тот самый заветный прокол, которым лошадей излечивают от колик. Он сунул записку в карман, недоумевая, с какой стати он ее получил, с чего бы это цыган вдруг поделился своим секретом и почему не передал ее сам. Что бы это значило?