Стрелки часов двигались неимоверно медленно. Глафира чувствовала, как от волнения у нее холодеют колени. Она зябко поежилась.

Москва. Бутырская тюрьма. Карцер

Резо сплюнул на пол сгусток крови и прошел к свободным нарам. Гроссовский в нерешительности топтался у порога, хотя дверь за ним давно уже закрылась и сопровождавшие заключенных красноармейцы ушли. В отличие от грузина, который за последние пятнадцать дней уже дважды успел побывать в карцере, Михаил Петрович оказался здесь впервые. Скудность обстановки поразила бывшего коллежского асессора. На нарах не было даже тюфяков, спать на которых было неудобно, но хотя бы уже привычно. Маленькое помещение, где с трудом могли разминуться два человека, давило на сознание арестанта психологически.

Резо сел и слегка помассировал ушибленную челюсть. На губах горца запеклась бурая кровь. Прежде чем переправить заключенного в карцер, красноармейцы как следует размяли на нем кулаки. Резо практически не сопротивлялся. Направленные на него винтовки красноармейцев служили их товарищам надежной защитой.

Гроссовскому досталось меньше. Он не представлял для красноармейцев такого интереса, как горец. Нанесли, конечно, пару ударов, но больше для острастки.

– Ты зачем на Зиновия-то кинулся? – Резо привалился спиной к холодной стене и, может быть, впервые за все время, проведенное в Бутырской тюрьме, открыто посмотрел в глаза политического заключенного. – Белены объелся? Или начифирился вусмерть?

Взгляд ироничный, но заинтересованный.

Гроссовский занял нары напротив.

– Так, это... Я же помочь хотел. Он же на тебя с ножом кинулся...

– И что? С чего такая забота, Гросс?

Некоторое время Михаил Петрович сосредоточенно молчал, не зная с чего начать. Подбирал нужные слова.

– Я давно хотел с тобой поговорить, Резо. И вот какой странный случай представился, – Гроссовский горько усмехнулся. – Мы раньше были с тобой знакомы. Ты, наверное, не помнишь? Давно это было, да и встречались мы, откровенно говоря, лицом к лицу всего раза два или три.

– Когда встречались? Где?

Грузин наморщил лоб, словно силился что-то припомнить.

– В Казани. Я был дружен с семьей Калюжных.

Резо вздрогнул, как от неожиданного удара. Он отлепился от стены и подался всем корпусом вперед. Настороженно всмотрелся в глаза Гроссовского. Фотографию Екатерины, с которой жиган никогда не расставался, отобрали у него при задержании вместе со всеми остальными личными вещами, но Резо и без нее прекрасно помнил светлый образ девушки, любовь к которой он пронес в своем сердце через годы.

– Ты знал Катю?

Вопрос сорвался с уст против воли. Резо и сам не мог понять, зачем он спросил об этом. Что это меняло?

– Знал. И ее, и ее родителей... Я, кстати, догадывался о том, что убийство Леонида – твоих рук дело. Хотя сейчас это уже совсем неважно...

Резо не дослушал туманных рассуждений соседа по карцеру. Сейчас его волновало совсем другое.

– Катя в Москве? Где она? Что с ней?

Гроссовский судорожно сглотнул.

– Катя... умерла.

– Умерла, – эхом откликнулся жиган.

Свет в глазах потух, не успев толком разгореться. Резо снова привалился к стене. Плечи его поникли. Взгляд сфокусировался на одной точке и замер. Резо больше ничего не спрашивал. Его не интересовало, как и когда умерла Катя. Не важно, при каких обстоятельствах это произошло. Важен был сам факт. ЕЕ больше не было. Жиган почувствовал, как в эту самую секунду умерла и какая-то частичка его души.

Но Гроссовский еще не сказал главного.

– Я не мог позволить тебе погибнуть, Резо. Там в камере. Потому и бросился на Зиновия. У нас не было возможности поговорить, но я считаю, ты должен знать... Мне кажется это важным. Катя умерла при родах. Она родила тебе сына. Я воспитывал мальчика до пяти...

Еще не до конца понимая смысл произнесенных слов, Резо поднял голову. Гроссовский продолжал говорить, но жиган уже не слышал его. Туман, застилавший глаза, начинал понемногу рассеиваться.

– Что? Что ты сказал, Гросс?

Михаил Петрович осекся.

– Сын?

– Ну да, сын. Андрей. Катя хотела, чтобы его назвали именно так. Насчет фамилии она ничего не говорила, и мы с Ириной Александровной дали ему фамилию матери. Андрей Калюжный. Мне почти сразу пришлось забрать его к себе, потому что...

Резо медленно поднялся во весь рост. По его смуглому, покрытому ссадинами лицу пробежала целая гамма эмоций. Отчаяние, сомнения, боль... И, наконец, радость. Теперь жиган выглядел так, словно и не было вокруг глухих стен тюремного каземата.

– У меня есть сын, – Резо уже не столько разговаривал с сокамерником, сколько с самим собой. – Андрей. И это все Катенька... Милая моя Катенька...

Гроссовский молча наблюдал за жиганом, не рискуя нарушить его внутреннюю идиллию. В этот момент Резо был совсем не похож на того убийцу и отчаянного парня, каким видел его Михаил Петрович всего час назад в общей камере.