Это было так ново и странно. С Джеком, конечно, всё было по дружбе и к взаимному удовольствию, но никаких эмоций не вызывало. Крайняя мера в мужском коллективе. С малышами было интереснее: можно было мучить их, наслаждаться их слезами, мольбами и стонами. А Генри — он не боялся и не плакал. Роджер, конечно, особо больно ему и не делал, но что-то ему подсказывало, что мальчишка примерно также отреагирует и на большую жестокость.

Откладывать в долгий ящик Роджер не любил, да и из них двоих пока кончил только Генри (с малышами такое у Роджера было впервые, и это тоже добавляло эмоций в палитру). Как он и предполагал, Генри наслаждался всем происходящим и не скрывал этого. Ни кровавые укусы, ни болезненные шлепки, ни неудобные позы не заставили его заплакать. Слёзы, конечно, текли у него из глаз, но вовсе не от страха и боли, и это заводило Роджера больше всего. Впервые его игрушка реагировала на происходящее не испугом и воплями, а дрожала от нетерпения и удовольствия, подставлялась под удары и укусы, вскидывала бёдра (не потому, что боялась наказания, а потому, что хотела так сама).

Через несколько часов локти и колени у Генри были содраны, спина и грудь покрылись чёрными синяками от укусов, а на подбородке засыхала кровь из разбитых губ. Примерно также обычно выглядели и все остальные малыши Роджера, с той только разницей, что они хныкали, скулили и пытались отползти подальше. Генри не пытался — он лежал на спине, расслабленно раскинув руки и устроив голову у Роджера на предплечье, и засыпал.

В лице Генри Роджер нашёл настоящее сокровище. Постепенно он терял выдержку и обращался с Генри всё грубее, причинял всё более болезненные увечья, и в конце концов добился того, что Генри тоже начал плакать под ним. Но это были совсем другие слёзы: ему было больно, он боялся каждого нового жестокого удара или укуса, но кончал всё также часто и подставлялся всё также с удовольствием. И засыпал на руках у Роджера с неизменно счастливым лицом.

Все остальные малыши до появления в гареме Генри обязаны были спать рядом с Роджером. И они спали, тихие, напуганные, в любую секунду ожидающие новой боли. Но когда в шалаше Роджера поселился Генри, когда можно было спать, прижимая его, доверчивого, к себе, тискать спросонья его упругие ягодицы и поглаживать загорелую спину, Роджер перестал требовать от Сэнди, Уолтера и Фила их боязливых, наигранных ласк. До Генри они засыпали у него под боком, стараясь как можно меньше шевелиться и даже во сне втягивая головы в плечи.

Генри спал, закинув на него руки и ноги, прижимаясь лицом к его плечу, ворочался в его руках и улыбался, а трое остальных ложились в уголке палатки, радуясь, что хозяин теперь срывает гнев не на них.

В конце концов, они полностью утеряли всякую значимость, и Роджер выставил их, сосредоточив всё своё жестокое внимание на новоприобретённом сокровище.

Теперь сокровище шло, тяжело дыша, таща дохлую свинью на плече и сгибаясь чуть ли не пополам под её немалым весом, а Роджер улыбался. Мальчонка оказался настоящей находкой не только в плане постельных развлечений: ему, конечно, было семнадцать, и он был уже довольно взрослый, но для человека, всю сознательную жизнь проработавшего на грядках, успех первой охоты был грандиозен. И кто бы мог подумать, что этот неприметный русый оборвыш, которого Роджер столько лет не замечал в упор, окажется таким ловким, сильным, быстрым охотником и такой сладкой игрушкой.

Однако дыхание за спиной стало совсем тяжёлое, и Роджер, завидев вдали очертания крепости, притормозил и молча забрал тушу к себе на плечо. Генри поглядел на него с уважением, любовью и благодарностью и тоже ничего не сказал.

Некоторое время он шёл рядом, подстраиваясь под широкий шаг охотника, а потом вдруг коснулся его плеча тёплой ладонью. Роджер остановился и вопросительно глянул на него.

— Роджер, слушай… — он выдержал привычную паузу, ожидая вопроса или хотя бы вопросительного мычания, но Роджер был молчалив, как всегда. Поэтому пришлось продолжить без вопроса. — Я поговорить хотел. — Роджер кивнул. — Ты меня любишь?

Глаза Роджера сузились, не предвещая ничего хорошего.

— Плохой вопрос. Не задавай таких больше.

— Но… — Генри стушевался. По всему выходило, что любит, конечно, ну, хотя бы привязан. Но слишком уж он разозлился на столь простой вопрос. — Я просто… Роджер, я знаю, что ты ходишь к Джеку.

Взгляд Роджера потяжелел, и Генри понял, что забрался в дебри, совсем уж для разговоров не годные и его не касающиеся, но отступать было поздно.

— Да? — Тихо, зло спросил Роджер. — А ещё кто-нибудь знает?

Генри помотал головой.

— Я же не поэтому… — он замялся и опустил взгляд. Разговор шёл совсем не так, как он представлял себе. — Просто я… мне… ну, обидно, понимаешь? Ты отпустил ребят, когда я появился у тебя. Я думал, это потому, что только я тебе нужен. Но вчера ты ходил к Джеку, я знаю.

— Чего ты хочешь? — Роджер снял тушу с плеча и опустил её на траву у тропинки. Смотрел он зло и опасно, и Генри поёжился. — Ну? Чего ты хочешь? Чтобы я не ходил к нему? Был только с тобой?

— Да, — Генри улыбнулся ласково и доверчиво, но вместо ответной улыбки получил кулаком в нос и шлёпнулся на траву.

Роджер оседлал его, прижимая руки к бокам (и зря, потому что Генри не сопротивлялся и так) и нанёс несколько болезненных ударов.

— Не смей. Мне. Указывать. Маленькая зажравшаяся дрянь, — Генри не пытался увернуться от кулака, раз за разом впечатывавшегося в его лицо, и на этот раз плакал по настоящему — от боли и обиды.

Ударив последний раз, Роджер поднял его за плечи наверх и поставил на ноги.