Как же он со степняками совладать собирается? Что там еще про него сказывали?

Отроком дружину собрал, в чисто поле выехал, славу да богатство искать. С богатством дело ясное, ему зверья пушного наловить, что иному таракана лаптем прихлопнуть. А что до славы... Собрался как-то царь заморский Киев-град повоевать. Князь и пригорюнился, потому как силы у царя того было - видимо-невидимо. Тут Волх и объявился. О чем они там с князем договорились, про то не говаривали, а только ушла дружинушка хоробрая ратью в это самое царство заморское. И ведь не просто ушла, а повоевала! Волх этот самый то ли мышью, то ли еще кем перекинулся, пробрался в войско царское, и погрыз там все, до чего добрался. И тетиву у луков, и упряжь, и одежду, даже порты... Пока дружинушка подоспела, врагам и воевать нечем. Да и не в чем.

Представил себе Илья зрелище: бежит это по чисту полю войско неприятельское, мечами машут, саблями, - и все как один без порток... Прыснул.

Так, что там дальше-то было. А дальше затворилось поневоле это самое войско неприятельское, беспорточное, за стенами высокими, воротами железными, в порядок себя приводить. От этих стен-ворот только барану радость, лоб на крепость попробовать, а человеку таких ни за что не одолеть. Закручинилась дружинушка хоробрая: как быть, что делать. Разве головы буйные сложить под этими стенами. Один только Волх не унывает. "Этакому-то горю, да не помочь?" говорит. Обернулся мурашом, и дружину свою в мурашей обернул. Вместе с конями. Где вольготно, где впритирочку, пробрались сквозь стену, снова добрыми молодцами обернулись. Так и взяли на щит царство заморское. Там и остались. Нашли себе красных девушек, живут, горя не знают.

Оно, конечно, еще давеча не поверил бы ни единому слову, а нонче, не то, что давеча, своими глазами видел. Призадумаешься. Неужто опять подался луки с портами грызть?..

Шорох вроде как раздался. Аспид ползет? Осмотрелся, - нет, помстилось. Как там Велеслава учила? "На мори-окияне, на острове Буяне, стоит терем до небес, палаты камены, а в том тереме змея... как ее там... лежит... живет..." Знать - не знал, да еще забыл. Придется, видно, не спавши ночь коротать.

Вот и сидит, коротает, то о том раздумается, то о сем. Как вдруг опять померещилось что-то. Осмотрелся - никого. Потом понял. Шумит, вот как будто дождь подбирается. Идешь этак вот посреди леса путем-дорогою, зашумит-зашелестит в отдалении, не успеешь прислушаться толком, глазом моргнуть - налетит морось, и уже мокрый весь, с головы до пят. Только дождь, он такой, везде одинаковый, что ли. А тут шум неровный, с одной стороны глуше, с другой звонче. Поднялся, приподнял полог, выглянул.

Суета в становище началась. Чем-то сильно встревожились степняки. Забегали, как муравьи, во все стороны разом. Собираются, хоть небо еще и светлеть не начало. И не похоже, чтобы к городу приступать. Коли б суетились не в меру, подумал бы, испугались чего. Но не похоже, чтоб испугались. Споро - да, но не суетливо.

Хорошо, Михей рядом оказался. Схватил его Илья за шиворот, и к себе в шатер. Тот и пикнуть не успел.

– Чего это они?
– спрашивает.

– Ты, Илья, хоть и богатырь, а кроме сего голову иметь должон, - буркнул тот недовольно.
– Мало не придавил, как дернул со всей дури...

– Так не придавил же... А потому - сказывай, что тут такое творится...

– Не тут... В Степи у них замятня великая началась. Какой-то из кангаров, по-нашему - ханов, порешил всех прочих к рукам прибрать. Гонец посреди ночи заявился, весточку доставил. Им теперь не до чего, им теперь как бы поскорее обратно.

– Гонец, говоришь...
– раздумчиво протянул Илья.

– Ну да. Есть у них такие, особым образом обученные. Куда хошь доберется. А ловок - с вора шапку утащит, тот и не заметит. У каждого - знак особый опознавательный имеется. И вера им - беспрекословная.

– Значит, обратно в Степь... А ты куда?

– А куда я? Нешто выбирать приходится? Говорил же тебе, нет у меня тут никого. И позаботиться обо мне некому. А у них - одет, обут и не голоден.

– Насчет голоден, не знаю, а вот одет-обут...
– прищурился Илья.

– Дурень ты, - с неожиданной горечью произнес Михей.
– Хоть и богатырь, а дурень. По себе судишь. С мое хлебни, ковшом через край, а уж потом про одет-обут рассуждай.

– Ладно, не серчай. Я, может, тоже... через край. Про меня ничего не говорят?..

– Не до тебя им сейчас. Или, думаешь, они тебя с собой повезут, чтоб каждый день позорище устраивать?

– А слово, мне даденное? Что с полоном соделают, тоже бросят?

Вздохнул Михей.

– Они полон за собой не водят. Они его сразу в Степь, под охраною. Нет здесь никого.

Снаружи шатра послышался резкий окрик. Михей вздрогнул.

– Пора мне.
– Он опустил голову, пожевал губами.
– Кличут. Прощевай.

Вышел наружу, Илья за ним. Только и увидел, как подошел Михей к степняку, - тот его за шкирку, вздернул поперек седла, развернулся и подался себе.

Вот, к примеру, снег на покатой крыше. Лежит себе ровненько, играет под солнышком белым с золотом. А скатай снежок поболее, кинь умело - дрогнет, и поначалу ручейками, а там уж и речушками, обгоняя сам себя, потечет вниз, к краю крыши, а там уж и ухнет где хлопьями, а где комьями. Так и вокруг Ильи: где отдельные всадники, где группы, где вереницы, потянулись к дороге, на которой он недавно свой первый бой принял, сливаясь там в широкую ленту, пропадавшую в лесу, ровно вода в водовороте.