«Имея столь слабую поддержку, испытывая нехватку во всем, находясь у руля столь громоздкой машины в момент острейшего кризиса и направляя ее против ненавистного противника, в котором самые ужасные злодеяния сочетаются с необыкновенным талантом, и за спиной которого стоит вся мощь Европы и группа талантливых офицеров, закаленных двадцатью годами войн и революций, — сказать по справедливости, странным ли будет, если меня постигнет неудача?» Но главный укол содержался в конце письма Александра, где он писал, что его предупреждали о том, что вражеские агенты даже попытаются обратить против него его собственную семью, причем в первую очередь их выбор должен был пасть на Екатерину. Даже весьма самоуверенная великая княгиня была шокирована этим ответом, и Александр впоследствии смягчился, добавив: «Если ты находишь меня слишком обидчивым, начни с того, что попробуй поставить себя в столь же суровое положение, в котором нахожусь я» [406] .

В то время, когда его собственные кровные связи оказывались более чем бесполезными, Александр I получил поддержку со стороны своей супруги, чувствительной и красивой императрицы Елизаветы Алексеевны. На протяжении всех этих недель она сохраняла спокойствие и уверенность, написав своей матери следующее: «По правде говоря, мы готовы ко всему за исключением переговоров. Чем далее наступает Наполеон, тем менее ему следует полагать, что мир возможен на каких бы то ни было условиях. Это единодушное мнение императора и всех слоев общества… Каждый шаг, который он делает вглубь этой необъятной России, приближает его к пропасти. Посмотрим, как он перезимует». Она добавляла, что мир стал бы началом крушения России, но, к счастью это было невозможно: «Император об этом и не помышляет, но даже если бы он этого и пожелал, это все равно было бы невозможно» [407] .

Хоть Александр и получал успокоение от жены и от прогулок в рощах Каменного острова, главным утешением для него была религия. Император вырос при дворе Екатерины II, где рационализм Просвещения сочетался с аристократическим гедонизмом. Православное духовенство, наставлявшее императора в своей вере, мало на него повлияло. Однако чувствительные и тяготевшие к идеализму стороны его натуры постепенно подвигали его к поиску ответов на жизненные вопросы в христианстве. За некоторое время до вторжения Наполеона он действительно читал Библию, однако среди невероятных тягот 1812 г. его религиозное чувство значительно окрепло. Александр I стал читать Библию каждый день, подчеркивая карандашом наиболее значимые отрывки. Уже в начале июля 1812 г. он писал своему старому другу князю А.Н. Голицыну, также обратившемуся к христианской вере, следующее: «В такие минуты, которые мы ныне переживаем, я полагаю, что даже самые черствые сердца ощущают, что возвращаются в лоно своего создателя… Я отдаюсь этому чувству, которое столь для меня привычно, и делаю это всем сердцем и с большей страстью, чем ранее! Здесь я нахожу единственное утешение, единственную опору. Лишь это чувство придает мне силы» [408] .

Находясь именно в таком расположении духа, император услышал вести о потере Москвы и последующей гибели города в огне. К тому времени, как личный посланник М.И. Кутузова, полковник А.Ф. Мишо, прибыл с этими новостями, император успел хорошо подготовиться к тому, чтобы встретить его и отправить обратно с решительным посланием, обращенным к армии. Наряду с сильными проявлениями чувств с обеих сторон, Александр и Мишо заверили друг друга в том, что касалось их прежде всего. Мишо уверял императора, что оставление Москвы не подорвало моральный дух армии и ее полную решимость драться до победного конца. Мишо, а через него и армия, в ответ получили обещание, которое они хотели услышать. Вовсе не сломив ни уверенность императора, ни его волю, потеря Москвы лишь укрепила его в решимости добиться полной победы. Александр закончил разговор следующими словами:

«Я задействую все ресурсы моей империи; у нее их больше, чем пока предполагают мои враги. Но даже если само Божественное Провидение велит, чтобы моя династия перестала восседать на троне моих предков, тогда, истощив все имеющиеся в моей власти средства, я скорее отращу бороду вот досюда (он указал рукой себе на грудь) и отправлюсь есть картофель с последним из своих крестьян, чем подпишу мир, которой станет позором для отечества и дорого моему сердцу народа, чьи жертвы, на которые он пошел ради меня, я умею ценить… Наполеон или я, я или он, мы не можем оба править в одно и то же время; я научился его понимать, и он меня не проведет» [409] .

Подобный театральный жест и исполненные боевого задора слова в тех обстоятельствах были именно тем, что требовалось. Однако нет оснований сомневаться в искренности или решимости Александра I в тот момент, когда он их произносил. Они означали крах стратегии Наполеона и имели своей целью уничтожение его армии.

Уже в то время, когда М.И. Кутузов готовился дать Наполеону бой под Бородино, Александр I обдумывал план контрнаступления, в ходе которого было бы возможно выгнать французов из России и уничтожить Великую армию. В первом рапорте Кутузова, поданном императору после Бородинского сражения, утверждалось, что, «неприятель нигде не выиграл ни на шаг земли с превосходными своими силами». Сразу же после получения этого рапорта Александр I отправил А.И. Чернышева в ставку фельдмаршала, снабдив его детальным планом совместного контрнаступления всех русских армий. Александр I писал М.И. Кутузову, что надеялся на то, что командные навыки фельдмаршала и храбрость его войск под Бородино окончательно остановили наступление французов в России. Он также напутствовал Кутузова обсудить все детали операции с Чернышевым, который был целиком и полностью информирован о поставленных Александром I задачах, и которому император всецело доверял. Император был осмотрителен, заявив, что только от главнокомандующего зависит, следует ли взять на вооружение этот план или внести собственные альтернативные предложения, но едва ли кто-либо из русских генералов осмелился бы перечить монаршей воле [410] .

Главный пункт плана Александра I заключался в том, что русские войска на севере (П.X. Витгенштейн и Ф.Ф. Штейнгель) и юге (П.В. Чичагов) должны одновременно повести наступление в глубоком тылу наполеоновской армии в Белоруссии. Они должны были разбить и оттеснить неприятельские силы, охранявшие коммуникации Наполеона. В случае с П.В. Чичаговым речь шла об австрийском корпусе князя К.Ф. Шварценберга и саксонском — генерала Ж. Рейнье, которых следовало отбросить в пределы герцогства Варшавского. Александр I писал Кутузову, что «главные действия предполагается произвесть армиею адмирала Чичагова», которая будет усилена Третьей Обсервационной армией Тормасова и небольшим корпусом под командованием генерал-лейтенанта Эртеля, на тот момент охранявшего базу снабжения в Мозыре.

П.X. Витгенштейну также отводилась важная роль. При поддержке графа Ф.Ф. Штейнгеля он должен был двинуться в южном направлении, взять Полоцк и оттеснить поверженные корпуса Н. Удино и Л. Гувьон Сен-Сира на северо-запад в Литву, подальше от линии отступления Наполеона, проходившей через Белоруссию. В результате объединенные силы Чичагова и Витгенштейна взяли бы под свой контроль все территории, через которые пришлось отступать главным частям наполеоновской армии, вплотную преследуемым силами Кутузова. Враг уже был «истощен», будучи завлечен вглубь России и понеся тяжелые потери. Теперь же он столкнулся с еще более тяжелыми потерями и необходимостью очень сложного отступления. В результате, по мнению императора, «даже малейшая часть основной армии противника <…> не сможет пересечь нашей границы, избежав поражения и в конечном счете полного истребления» [411] .