И я вот буду жить с таким несносным ребенком?! подумала Маша. Прет, как танк.

Поскольку она была взволнована и плохо контролировала выражение лица, то Светлана незамедлительно произнесла:

– Да, я невыносимый ребенок, так что ты знаешь, на что идешь.

– Несносный, - поправила Свету Маша. Села на чемодан и заплакала.

Плакала она о том, что в свои сорок она в коридоре с чемоданом, в котором всё её имущество, и судьба её зависит от чужой и малознакомой девочки.

– Не гони волну, - Света странно кривила лицо.
– Никто ведь не умер.

Маша вдруг, поняла, как осенило её, что для Светланы слова "никто не умер", это не преувеличение, а реальность жизни, что она сирота, круглая сирота, и ей, этой долговязой худой девочке приходилось в её двенадцатилетней жизни похуже, чем самой Маше за её сорок лет, и обхватив девчонку за талию и уткнувшись носом в подол её халатика сомнительной чистоты, Маша зарыдала в голос. У Светки подкосились, ослабли колени, она опустилась на пол, обняла Машу за шею и они плакали уже вдвоем.

Такими, коленопреклоненными и рыдающими застал их Дима, у которого было окно в занятиях, и он забежал домой, посмотреть, как Светка, и выпить стакан чаю.

41

Ещё до Светиной болезни у Димы состоялся с ней разговор, который могла затеять только Светка, никто из старших детей не решался приставать к отцу и заставлять анализировать свои чувства.

Она спросила:

– А кого, папа-Дима ты больше любил, мою маму или маму Миши?

Дима растерялся, он не привык к Светкиной манере задавать вопросы в лоб.

И задумался надолго.

Конечно, он понимал, что с педагогической точки зрения надо или возмутиться и объяснить, что дети такие вопросы взрослым задавать не должны или ответить так, как он прекрасно знал, хотела услышать девочка, но ни тот, ни другой вариант ответа Диму не устраивал: в первом случае он отдалял девочку от себя, от своих чувств, ставил её на место, и в дальнейшем не имел право рассчитывать на откровенность с её стороны, а во втором, во втором он солгал бы.

– Понимаешь, - осторожно, медленно выговаривая слова, сказал Панин, - понимаешь, с мамой твоей у нас всё получилось как бы случайно, выглядело пробой чувств, а с Мишиной мамой мы прожили больше восьми лет в браке, не в самом удачном, но браке.

– А вы ведь с детства были знакомы с мамой?

Дима понял, что Света сдаваться не собирается, ей важно было знать, что и с Лидой у него было всё серьезно.

– Мы жили в одном подъезде, мы на четвертом этаже, а Плакитины, девичья фамилия твоей мамы Плакитина, ты помнишь? жили на втором. А Вороновы в соседнем подъезде.

Мама моя посменно работала, и когда утром я должен был собраться в школу один, она просила, чтобы Лида за мной присмотрела.

Лида была старше меня на полгода, и девочка, более обязательное существо, чем я, и она в младших классах, примерно до шестого, каждое утро поднималась наверх и мы вместе шли в школу. Когда мы выходили из подъезда, к нам присоединялся Толя Воронов, твой папа. Он был маленький, с огромным портфелем и оттопыренными ушами, и его прозвали Ушастик.

Он очень обижался, а потом привык, и все близкие звали его так.

А в восьмом он вырос, и Ушастик к нему не подходило, очевидно же, что Ушастик что-то мелкое, но мы так привыкли, что по- прежнему звали его детской кличкой.

– А ты обиделся, когда узнал, что папа с мамой поженились?

– Да, обиделся. Сильно обиделся. Думал всё время о том, какие они предатели оказались.

– И поэтому женился на Мишиной маме Виолетте?

– Да, нет, скорее потому, что она забеременела от меня, и в отличие от Лиды тут же мне сообщила.

– Значит, она тебя поймала...

Дима погладил Светлану по голове:

– Не забывай, что твои родители были к тому времени женаты, я чувствовал себя свободным и считал, что женился по своему выбору, хотя, теперь я думаю, что это был скорее её выбор.

– Ты безвольный человек, пап-Дима, - сказала Света.
– Идешь у женщин на поводу. Папа был не такой.

– Это уж точно, твой папа был совсем другой, - и Дима засмеялся.
– Именно поэтому мы и дружили.

42

Легко было взять чемодан с Машиным барахлишком и занести его не в Светину комнату, а в свою, тем самым не затягивая решение вопроса, как будут складываться их дальнейшие отношения.

Маша не спорила, покорно пошла вслед за чемоданом, но вечером того дня постелила себе на диване в нише, где когда-то спала Наташа.

Дима сидел в кресле, молча наблюдая за Машиными действиями.

Встретившись с ним взглядом, Маша сказала:

– Мы, мне кажется, ещё не готовы...

Дима поднял брови, задумался, потом выдохнул:

– Ты не готова, хочешь сказать.

И добавил:

– А я вот, наблюдая за тобой, чувствую себя вполне готовым.

Маша покраснела до корней волос, прямо залилась краской, доставив своим смущением несказанное удовольствие Диме. Слишком часто в своей жизни он общался с женщинами, которые были готовы, которые твердо знали, чего именно они хотели от жизни вообще и от Панина, в частности. Колеблющаяся Маша выглядела очень привлекательной в глазах Димы. Ему хотелось встать, обнять Машу, и переместить её с дивана на кровать, но он подумал, что она всего неделю, как врознь с мужем, в то время как он уже полтора года брошен Тамарой на произвол судьбы, и его готовность легко объясняется этим обстоятельством.