Остальные натянули на лица вынужденные улыбки. Мишка перевел дух:

Молодчинка, сестренка, подумал он, разрулила ситуейшн.

47

– Спрашивай, - сказала Виолетта.

Она вела машину, смотрела на дорогу, взгляды мужа как будто не замечала, но поняла, что он хочет что-то спросить.

Боря тянул с вопросом, смотрел на профиль жены, который то освещался огнями реклам, мимо которых они проезжали, то тонул во мраке и выражение ее лица ускользало от Бориса.

Он не был уверен, что хочет знать правду, он дорожил заботливо выстроенным им супружеским благополучием, и если что-то, какое событие в прошлом жены могло нарушить это благополучие, сокрушить хрустальный замок, которым окружил ее, он не хотел об этом знать; не хотел ничего такого, что могло бы разрушить его представление о жене.

Но Панин Борису понравился, он угадывал за его молчанием непростую глубокую натуру, и неожиданная озлобленность, прозвучавшая в голосе Дмитрия, когда он бросил запомнившуюся фразу: "есть женщины, которые живут с сумасшедшими", поразила Бориса. И теперь он понимал, что хочет он этого или нет, но будет крутить этот эпизод в уме, гадая, что за ним скрывается, и чтобы не придумывать худшее, чем оно было на самом деле, необходимо было узнать правду.

Борис знал, что Панины развелись из-за болезни Димы, но подробности того вечера, когда Виолетта последний раз видела своего первого мужа, она нкогда не рассказывала второму.

– Что Дмитрий имел в виду, говоря о сумасшествии?
– спросил он.

– Ну ты же знаешь, он был болен..., Вета тянула слова, с трудом их подбирала.

И вдруг с гневом воскликнула:

– Хорошо Машке жить с сумасшедшим! Она его приступа не видела, пришла к нему, когда он уже был на транквилизаторах, следил за собой, а случись с ним такое, что случилось при мне, неизвестно как она себя бы повела...

– Вета, Вета, успокойся, это ведь давняя история. Прости, я дурак, что спросил, но не надо, не вспоминай, страдания жены причиняли боль и Борису.

– Нет, уж , Боря, пусть между нами не будет недомолвок, - жестко сказала Виолетта и остановила машину у обочины. Борис понял, что она не хочет рассказывать и рулить.

– Конечно, - сказала она, я должна была раньше заметить, что он постепенно становится не в себе, каюсь, я не придала этому того значения, которое нужно было придать.

И Виолетта рассказала мужу события того далекого вечера, когда Диму увезли на неотложке.

– Я испугалась, понимаешь? Испугалась за себя и за ребенка и поняла, что никаких чувств, кроме страха я уже никогда не буду к нему испытывать. У каждого человека свой предел прочности, и один может вынести то, что другому не по плечу.

Я действительно не могла жить с сумасшедшим и думать, что он снова может броситься на меня с ножом, перерезать себе вены или выброситься из окна. И у меня был сын, я и о нем должна была думать...

Боря ласково гладил жену по кисти руки.

– Понятно, мне все понятно, я тебя ни в коем случае не осуждаю, рецидивы были вполне возможны.

Виолетта не отвечала на слова сочувствия, и некоторое время они сидели молча, слушая шорох шин проезжающих машин.

Потом она повернула ключ в зажигании.

Боря вздохнул с облегчением.

48

– Мальчик приходил к нему не каждые выходные, но не меньше 2-3-х раз в месяц. Они уходили гулять, а я готовила еду к их возвращению. Петр любил сына, и мне хотелось сделать дни его прихода праздничными, я готовила что-нибудь вкусненькое: стряпала пельмени, пекла тортики, помнишь, я ещё в институте на свой день рождения пекла, и вам, парням, всегда нравились мои кулинарные изыски.

Они возвращались с прогулки, мыли руки, садились за стол.

Петр всегда слегка возбужденный, разговорчивый, пытался обсудить с сыном увиденное за день.

Глеб в беседе участвовал вяло, смотрел в стол, никогда не только не разговаривал со мной, но даже и не глядел на меня. Взгляда ни разу ни поймала.

И я молчала, никогда не пыталась разрушить эту стену безмолвия, кто я была? Подавальщица на стол. Статус ниже официантки, той хоть на чай кидают.

Мальчик на мужа не походил, шея тонкая, глаза серые, уши торчали в стороны.

Однажды его подстригли под машинку, только спереди чубчик оставили, и я сама не заметила, как дотронулась ласково до его головы, стриженые волосы укололи ладонь, а мальчишка дернулся в сторону, и так глянул на меня, до сих пор его взгляд помню. Нет, не с ненавистью, но испуганно и остерегающе, как маленький зверек, который скалит зубы и всем своим видом говорит: не тронь меня и я тебя не укушу.

Маша замолчала, у нее перехватило дыхание.

– Один единственный раз я захотела приласкать чужого ребенка, причём не совсем чужого, а сына мужа, и он сразу поставил меня на место. Осадил. Ибо кто я была? Никто. Пять лет я была замужем, мальчик вырос, стал подростком, меньше дичился, но кроме: здравствуйте, спасибо, и пожалуйста, я никогда ничего от него не слышала. Ни разу. У него были и отец и мать, и места для меня, даже самого маленького местечка в его жизни не было.