Дима погладил Машу по плечу:

– Не надо, не вспоминай, тебе тяжело.

– Нет, я просто объяснить хочу, почему я так к Светке сразу привязалась. Она не только разговаривала, она и на физический контакт шла, могла обнять, поцеловать, да просто за рукав дернуть, я могла лоб ей пощупать, даже шутя поддать, она не шарахалась. А мне так трудно было переносить это молчание глухое и безразличное, такое из года в год одинаковое, я чувствовала себя мебелью, понимаешь? Деталью интерьера в квартире его отца. И это молчание Глеба всегда присутствовало, стояло между мной и его отцом, разделяло нас днем и ночью.

– Я думаю, когда я исчезла из жизни Петра, Глеб этого даже и не заметил, разве что по отсутствию еды, а если появилась другая подавальщица, он точно не заметил.

– А сколько ему лет было?

– Когда мы расстались, 13 лет, а когда сошлись 8. И я не была виновницей их развода, они разбежались за год до меня.

– Значит, сейчас ему 16 лет? Совсем взрослый.

– Да, взрослый. Интересно мне, как его судьба сложилась.

– Это интересно, но давай спать будем, завтра мне к первому уроку.

49

Дима после встречи с Виолеттой впервые представил свою жизнь такой, какой она должна была бы быть по её представлениям, т.е. он попытался выстроить в уме, как он жил бы, если бы...

Картинка не вырисовывалась: да, он знал, как виделось это его жизнь, вернее их общая, бывшей жене, но вот в этой картинке он, Дмитрий Панин, был другой человек; и вопрос для Димы состоял в том, смог бы реальный Панин, не тот, что сейчас, Дмитрий Степанович, закостенелый в своих привычках, с седыми висками и больной поясницей, а молодой Дима Панин, мог бы он не просто защитить диссертацию, сделаться кандидатом наук, а подняться ещё выше, защитить докторскую, стать заведующим лабораторией, а может и членкором, и даже, чем чёрт не шутит, академиком? Мог бы он соответствовать мечтам жены?

Но не получалось, не вытанцовывалось. Одного Панинского таланта было мало чтобы подняться до таких высот, надо было ладить с нужными людьми, и во время отходить от ненужных, надо было интриговать, перехватывать темы, доказывать, что ты самый умный, изображать жертву в нужный момент, уметь делать всё то, что без всякого насилия над собой умел бывший тесть. При этом никогда не терял самоуважения.

Нет, Дима такого не смог бы и получалось, что дальше старшего научного в институте, во всяком случае, он не поднялся бы, что вовсе не означало, что ему неинтересно было бы работать.

Как сказал когда-то Пукарев, сказал с каким-то сожалением в голосе:

– Должность, на которой комфортнее всего заниматься наукой, старший научный сотрудник: и снизу кто-то помогает уже, и сверху прикрыт, глаза начальству не мозолишь.

И Дима думал, что теперешняя его жизнь с работой по грантам, с преподаванием, с Машей, с общением с сыном и дочерьми, одна из которых и жила вместе с ними, не так сильно отличается от той, которая могла сложится у него с Виолеттой, в конечном счете разве все мечты сбываются? А если и сбываются всё, то у очень небольшого процента людей, и он в него не вошел.

А разница между трехкомнатной квартирой в Москве, которая в конце концов досталась его сыну, и его двушкой на пятом этаже в Долгопрудном, для человека, который не ставил во главу угла материальные ценности разве имеет значение?

Дима не успел додумать и сказать самому себе, что конечно же, не имеет:

Вошла Маша, зажгла свет и спросила:

– А что в темноте сидишь?

50

Для Миши, Гали и Светланы работа Димы по грантам была полной неожиданностью, для них, но не для Марии и Натальи.

Обе они не только знали о грантах Панина, но даже и участвовали в них, Маша проверяла выкладки Димы, когда он просил ее, чтобы быть уверенным в алгебраических преобразованиях, а Наталья запускала программки, написанные по Диминым алгоритмам Лешей у себя на работе, так как компьютер Димы был недостаточно мощным и зависал, когда от него требовали слишком много. Маша ничего не говорила Мише, так как очень редко с ним виделась, Света была не в курсе, так как считалась, что ей это не интересно, да и Наташе было приятно, что между нею и отцом существует какая-то, пусть и незначительная тайна, которую не знала дотошная младшая сестра, завладевшая сердцем Димы и сильно потеснившая оттуда Наташу, которая ревновала, сама себе в этом не признаваясь.

Своих родителей, Лиду и Толю, Наташа к сестре не ревновала никогда, может быть потому, что их было двое, может потому, что она считала их своими родителями, своими и Светиными и надо было делить их любовь и внимание между собой с неизбежностью. А Панин был ее личный отец, и должен был с прохладцей относиться к сестре, что он и делал первое время, пока они привыкали друг к дружке. А теперь Дима и Маша носились со Светой, как списанной торбой, думая в своей неопытности немолодых лишенных детей людей, что относятся к ней как к родной дочери, но обе они, и Светлана и Наталья знали точно, что к родным дочерям относятся гораздо жестче, а не балуют их так сильно, как это делали Маша с Димой.