смогу перенять боль девушки и стану хныкать от неё, сестра Мирна выставит меня сразу

же. Мне всё ещё хотелось передать ей хоть немного своей жизненной энергии. Да, я знаю, это не может сделать даже Пророк. Всё, на что способен наш дар — это переживать то, что чувствуют люди вокруг. И жить так мучительно, будто и не живёшь вовсе, а

существуешь. Получить такой дар означает служить Империи Рузанин. Придётся

тренироваться только для одной цели — защищать Империю. Когда девочки дорастали до

возраста, когда уже могут читать, но ещё не могут контролировать свои чувства, их

забирали, даже против их воли. Я уклонялась от этого семнадцать лет, что, кажется, должно было стать рекордом. Я бы продержалась дольше, но восемь месяцев назад,

охотники за головами привели меня в монастырь.

— Я принесла тебе нашего покровителя, — тихо шепнула я Юлии. Не будучи уверенной в

её состоянии, я ждала, пока её глаза откроются. Однажды, мы играли в игру, в которой мы

хотели поменяться цветами глаз: её сапфирово-голубые на мои, карие.

— Я дам тебе свои, — сказала она. Юлия была единственной, кто хотел дружить со мной.

Остальные только и знали, что шептаться о том, что меня воспитали цыгане. Эти люди

думали, что стены будут хранить их разговоры и понятия не имели, что мы с Юлией

будем заходить к ним в спальни и угадывать их сны.

Наши с ней игры приносили плодов больше, чем все эти эксперименты, на которые

решались сёстры. Они пытались научить меня отделять то, что чувствую я от того, что

чувствуют люди вокруг. Во всяком случае, Юлия в меня верила. Мы чувствовали себя

равными, одногодками. Хоть она и была старше меня на два года. Даже если бы она

пережила всех Пророков и стала одним из стражей Империи, я бы всё равно смогла на неё

положиться. Вот почему она должна была остаться в живых, вот почему я хотела

исцелить её от боли, вместо того, чтобы надеяться на какую-то деревяшку

несуществующей богини.

— Ты дрожишь, — сестра Мирна повернулась, и всё её внимание снова было приковано

ко мне, а морщины на лице углубились, застывая в выражении беспокойства. Я всего

лишь пожала плечами. Этот голод грыз меня изнутри.

— Юлии холодно.

— Юлия лихорадит, — морщины на лице сестры углубились ещё сильнее.

— Значит, тебе тоже должно быть холодно, — сказав это, я поняла, что она трогает мой

лоб.

Она не была Прорицательницей, но, казалось, она видит меня насквозь.

Под лёгким пухом волос на моей руке почувствовалось покалывание. «Мне плохо?». Я не

хотела, чтобы мой голос звучал так, будто я хочу задать вопрос. Потому что мне более

чем плохо. Что-то неизвестное приобретало форму где-то в недрах желудка, а затем

принялось царапаться в отчаянных попытках выбраться наружу. Это было хуже, чем

голод. Руки мгновенно сжались, зубы стиснулись, а на глаза, выражавшие абсолютную

беспомощность, накатили слёзы.

— Дорогая, в этой комнате жарко, как в печи, — сестра Мирна нахмурилась. — А твоя

кожа как лёд.

Вместо беспокойства, её лицо излучало страх.

— Я больна? — возможно, она была права, и мне не нужно было приходить в лазарет. Но

я переболела лихорадкой прошлой зимой, когда была в лагере с Ромска. Я думала, мне

уже ничего не грозит.

— Держи её, — скомандовала она, встав и сбавив давление на руке Юлии.

На долю секунды я замешкалась, засмотревшись на чашу с кровью, текшей по её локтю.

Но, собрав волю в кулак и расправив плечи, я со всей силой прижала ладонь к повязке.

В считанные мгновения мышцы свело судорогой, позвоночник выгнулся, а дыхание стало

рваным и не ритмичным. Где-то в груди появилось слабое ощущение тоски. Это была

борьба за жизнь. Природный и такой простой инстинкт.

Сестра Мирна приблизилась к окну и по её лицу тут же заплясали отражения фонарей. Я

поняла, что это огоньки от факелов — в их свете виднелось моё отражение. Лицо сестры

Мирны застыло в ужасе.

— Фейя, защити нас, — тихо шепнула она, после чего сделала особый знак, взывающий к