Шрифт:
– Я тебя... хочу...
– Прекрати! Болван!
– Хватит, а?
– Не-е-ет, какое самомнение!.. Кто тебе дал право судить о моих возможностях?
– Ночью твои возможности...
– И не успеваю договорить; подушка спасает жизнь от мельхиорового снаряда.
– Ты что, дура совсем?
– Сам дурак!
– И эту женщину я люблю?
– А я тебя не люблю!
– Почему?
– Потому что не хочешь, чтобы я работала в журналистике.
– Работай.
– Да?.. Мало того, что ты воруешь деньги... мои... но еще и палки ставишь в колеса...
– Куда, прости, я вставляю палки?
– Фи! Как ты пошл! Как ты мне мерзок! Ты!.. Ты - мачо!..
– Кто?
– Мачо! Для них женщины - это... это...
– ...фрикасе!
– И цапнул кусок мяса с простыни.
– Божественно!
– Фигляр!.. И... и отдавай мне мои деньги, которые пропил.
– Это мне на костюм. Посмотри, как я хожу... оборванец!
– Вот-вот, я ухожу от тебя...
– Куда?
– К маме.
– Привет ей передавай.
– Клоун!
– Прекрати, женщина, это уже скучно. Давай мировую?
– Никогда. Где мой чемодан?
– Здесь, под кроватью.
– Не трогай меня.
– Я тебе помогаю. Сколько пыли-то...
– А-а-атпусти, паразит!
– Не-а-а!
И мы начинаем изнурительную борьбу в постели, но на жестком фрикасе; борьба приводит к естественному акту согласия и любви.
– Ты меня любишь?
– раздвигает ноги, как акробатка Мими в цирке-шапито.
– Люблю!
– Любишь?
– Люблю.
– А тогда почему же?..
– Все потом, любимая...
– Я надеюсь, товарищ режиссер позволит мне, - говорил человек в кителе, поднимаясь по ступенькам на сцену.
– Актерам спасибо...
– Да-да, - поспешил М.
– Все свободны.
– Свободны?
– приподнял бровь Китель.
Но сцена опустела. Человек в кителе задумчиво принялся по ней ходить. И была тишина - лишь скрипели доски под его сапогами.
– Я думаю, того, что мы посмотрели, достаточно?
– И закурил папиросу.
– М-да!.. Трактор - это хорошо... Свежо.
– Олицетворение безоговорочной победы колхозного строя!
– взвизгнула Шадрина.
– Вредители убедительные, - заметил Военмор.
– Так и хотелось схватить револьвер... Впрочем, трактор - тот же револьвер!
Вмешался и Городинский, однако осторожно:
– Пьеса хорошая... у меня, например, комок в горле, особенно после таких слов: "Мы у нашего правительства учимся и казнить, и миловать"... Правда, эти слова в данной постановке не зазвучали так, как они должны были звучать... И этот странный случай... Он дает пищу для размышлений.
– Товарищ Городинский, думаю, что при принципиальном подходе к демократии, как к единству и прав, и обязанностей, и личной ответственности каждого, такое больше не повторится, - продолжая мерно ходить по сцене, сказал Китель.
– Уверен, товарищу режиссеру нужно помнить, что власть развращает, абсолютная власть - абсолютно. Это не я, это... это...
– Товарищ Брэ-э-эхт!
– радостно подсказала Шадрина.
Человек в кителе внимательно посмотрел на нее:
– Именно. Мы имеем замечательных режиссеров. У нас бы не было достижений нашего театра, если бы мы не имели таких впередсмотрящих в нашем театральном деле. Но мы иногда сталкиваемся, и порой режиссер подминает под себя коллектив, а иногда вообще противопоставляет ему себя... Это нехорошо...
– Тишина, лишь звук мерных шагов.
– Мы думаем, что режиссеры должны приходить в труппу совершенно демократическим путем, то есть проходить своеобразный конкурс. Пусть не один, а два, три или несколько режиссеров выбирают себе театры, которые близки им по художественным, по идейным, эстетическим принципам. Приходят с изложением своей собственной концепции, со своей идейно-художественной программой. Пусть это будет соревнование. И тогда артисты имеют право выбирать, пойти в тот театр, который им близок. И нам думается, что только на основе равноправного выбора возможно соединение действительно талантливых людей, объединенных единой идейно-эстетической платформой и способных решать большие художественные задачи.
– Человек в кителе остановился, прикурил новую папиросину.
– Так о чем я?..
– О великих идейно-художественных задачах, - ответила Шадрина.
Человек в кителе снова внимательно посмотрел на нее и спросил:
– Что же будем делать, товарищи, в конкретном случае?
пьяненький Кулешов притащился в родной дом. Была ночь, и дом спал. На лестничной клетке юноша долго ковырялся ключом в замке, вспоминая вечеринку по случаю получения стипендии: пили с мастером-наставником, потом дружным молодежным коллективом отправились на танцплощадку в парк бить праздной публике морды, но та оказалась боеспособной, и пришлось улепетывать по плитняковым кустам.
Не удался праздник, страдал молоденький Кулешов и ощущал вокруг себя враждебный, подлый, темный мир. Наконец замочные механизмы заработали - в коридоре плавал сгусток мрака, юный человек брел на ощупь вдоль стены, а поскольку он был весь в переживаниях, то поначалу, ввалившись в комнату, не обратил внимания на некоторые отличительные ее черты... храпела бабка, как всегда, и за окнами пенились осветленные луной тучи...
Кулешов, скучая, скинул одежды и зашлепал к месту ночлега... От крупной неприятности его спасла только природная прыть: толком еще ничего не понимая, он осознал себя лежащим под кроватью... кровать скрипела ржавыми пружинами...