– Родной мой, - отвечает М., - куда от себя спрячешься? Я вот в чужую шкуру пытаюсь влезть - и, чувствую, не могу! Хочу - и не могу. Пусть меня научат, как это делать... Как?!

К оцинкованной спецмашине подвели Кулешова - летняя легкомысленная публика глазела. Преступник, пропадая в автомобильном зеве, оглянулся на нее, он оглянулся, невнятный и улыбчивый, и, оглядываясь, хорохористо взмахнул рукой.

Я же вернулся домой. Я вернулся домой и совершил мелкое хулиганство: в письменном столе прятались О. Александровой деньги, деньжища, денежки. Моя жена копила их на покупку - покупку чего? Телевизора, холодильника, мебельной стенки, малолитражки, дачи, шубы, души, конфет, кофе, Библии, праздника, мороженого, счастья в личной жизни? Не знаю. Трудно сказать, зачем она хранила деньги в письменном столе. Я так и не смог ответить на этот вопрос. Может, поэтому взломал замочек, реквизировал одну ассигнацию и отправился, мародер, в магазин.

Там была очередь за плодами манго, но я купил бутылку коньяка и керамическую плитку шоколада. Дело в том, что я ненавижу очереди; я бы купил плоды манго, если бы не билась за ними в судорогах нищая очередь, и поэтому мне пришлось довольствоваться коньячной бурдой и маркированным кондитерским изделием.

Я снова вернулся домой, отключил телефон, открыл бутылку с празднопахнущей жидкостью, надкусил шоколадку и... нажрался как свинья.

Почему? Потому, что имею право. В нашей героико-романтической стране каждый гражданин имеет право иногда распоряжаться своей судьбой в свое же удовольствие.

Но через несколько минут случилось то, что должно было случиться, когда человек жрет коньяк в рабочее время и на голодный желудок.

Меня замутило, и я поспешил в сортир, где исторг из своего недоуменного организма всю инородную нечисть. Потом, слабый, но осветленный, как вечерняя улица, упал на диван и забылся в трудном сне.

М. не успел - Зинаида, ворвавшись на сцену, в невероятном прыжке настигает старого дирижера. Они валятся на доски и катятся по ним. Женщина беспорядочно, жестоко колошматит Сигизмунда по голове:

– Убью! У-у-убью!!! Сволочь! Мразь! Морда!.. Как ты мог, падаль!.. Он тебя из грязи, когда ты подыхал! Лучше бы ты подох! Собака! Сволочь! Ненавижу-у-у-у!!!

Дирижер визжал, отбивался:

– Не бей! Не бей!!! Не надо!!! О-о-о! Мне больно! Она меня убьет!.. Мастер!.. Она меня!.. Он меня простил! Не надо, умоляю. Больно-о-о!..

М. попытался сладить с женщиной:

– Прекрати же! Зина!!!

– Пусти! Я его убью! Сволочь! Таку-у-у-ую!!!

– А-а-а!.. Они сказали... что всех моих... Якова... Марка... Ясю!.. Адусю!..
– Лежит, закрыв лысину руками.

– Все! Все!..
– М. удалось оттащить жену в сторону.
– Нельзя так! Нельзя!

– А как можно? Как эта блядь?!
– Лягает дирижера.

– Зиночка, меня простили... Зиночка, - скулит тот.

– Зинаида!.. Что случилось?

– А ты не знаешь?

– Знаю.

– У-у-у, ненавижу!..

– Не надо, Зиночка!
– Дирижер хлюпает разбитым носом.
– Меня нельзя бить. Я могу умереть. Я вижу... вижу, все хотят моей смерти!
– Грузно сползает в свое убежище.

Они остаются вдвоем, Мастер и Зинаида. Он держит ее за руку - рука была в орнаменте вен.

– Зачем все это, Зина? Зачем?

– Пусти!
– вырывается.
– Ты и палачу скажешь спасибо, прежде чем он отрубит тебе голову?

– Если бы дело было в палаче.

– В чем же дело?

– Не знаю, Зиночка, не знаю, - говорит грустно.
– Наверное, в нас самих. Каждый народ достоин той судьбы, которую он сам себе выбрал. Народ это мы! Мы и выбрали себе... небо... небо... крытое... тяжелыми... свинцовыми... облаками...

– О чем ты, родной?
– Она осторожно гладит его по щеке.
– Прости меня, когда мне сказали, что этот... этот... на тебя...

– Кто сказал?

– Сказали.

– Понимаю. Все понимаю. Одного лишь не пойму - что из нас хотят сделать? Скрипки или гробы?

Старшина Иван Иванович Цукало был удивительно добрым и покладистым малым. Сослуживцы ему завидовали: "Как тебе, Иваныч, удается сохранить теплоту к окружающему миру?" "А я верю в человека, - отвечал на это старшина, - медведя можно научить польку танцевать, а уж наших оппозиционеров, мать их говноедов, заставить любить их же народную власть в нашем лице..."

Правду говорил старшина Цукало. Например, вечерком приводят в отделение гражданина. Гражданин волнуется, шляпу поправляет, очки спешит протереть, мол, собственным глазам не верю, куда это я попал; требует начальство и все кричит:

– По какому праву? По какому праву?!

– Не беспокойтесь, - ласково отвечает на поставленный вопрос Иван Иванович.
– Разберемся.

А что разбираться? Если из разгоряченной пасти интеллигенции вылетают винные пары?

– Вы, гражданин хороший, пьяны, - спокойно контролирует обстановку Цукало.
– Нехорошо.