Шрифт:
– Сутки в поезде.
– Бедненькая трудяга. Пахнешь плацкартным вагоном.
– Спасибо. Уж как ты воняешь. Бочкой.
– Спасибо. А помнишь, мы в спальном вагоне... после свадьбы...
– Помню. Ты мне не изменял?
– Дурочка. Я проспиртовался.
– Наверное, журчишь коньяком?
– Ага.
– Что же все-таки случилось, милый?
– Я тебя люблю.
– Почему не отвечаешь на вопрос?
– Прости, я не знаю, с чего начинать...
За спиной М. накатывала волна паники: в театре высокая Комиссия! представители из Главреперткома! люди из компетентного учреждения культуры!
Мастер соизволил повернуть голову и увидел - он увидел хорошо знакомых ему: Кителя, Городинского, Военмора, Шадрину.
– О! Кто к нам пожаловал!
– И согбенно направился встречать гостей. Прошу, товарищи.
– Ай-я-я, товарищ режиссер. Нехорошо, - сказал Китель.
– Нужно уметь себя сдерживать. Когда есть проблема - ее нужно решать. Зачем же вы обижаете нашего...
– Да-да, виноват. Не знал, что товарищ Вишня представляет...
– Я показывал мандат, - на это заметил Военмор.
Товарищ Городинский шумно вдыхал воздух:
– Товарищи-товарищи, мы все-таки в театре... у меня комок в горле...
Товарищ Шадрина тоже глубоко вздохнула и сказала:
– Главное, чтобы войны не было.
– Ну, насчет войны - то отдельный разговор, - сказал Китель.
– Что же вы нам на сей раз приготовили?
– спросил Китель.
– У вас там, в фойе, яблоки цветут, арбузы, кочаны капю-юсты, - улыбнулся Китель.
– ВСХВ!
– каркнула Шадрина.
– Пьеса хорошая. Идейно-художественно выверенная, - говорил, волнуясь, Городинский.
– Правильная пьеса - жаль, что таких произведений недостаточное еще количество.
– Что, товарищи? Садимся?
– поинтересовался Китель, и представительная Комиссия дружно опускается в кресла.
М. спешит к своему рабочему столику, звонит в колокольчик. "Господи, - думает он, - дай мне силы прожить этот день. Если я переживу этот день, быть мне бессмертным".
– Внимание!.. Начинаем генеральную репетицию! Приготовились. Начинаем с реплики: "Не карай, владычица, смилосердствуй! Не по своей воле в колхозе!.." Пошли!
И печальный звон колокола, пение - из сумеречной глубины сцены надвинулась толпа. Пожилая колхозница кидается наземь, навстречу иконе:
– Не карай, владычица, смилосердствуй! Не по своей воле в колхозе!..
Над ней проносят икону. Колхозник, очень высокий, худой мужик, бросает в сторону косу, восклицает неожиданным басом:
– Мать-дева пречистая!
– и пролезает под икону.
Молодая девушка Наташа смотрит на него, зовет по имени, голос ее не слышен. Мимо проходит Фекла, которая кричит:
– Есть правда, есть! Не в колхозе обновилась матушка, пречиста головушка, не в колхозе, нет!
Наташа резко дергает высокого мужика за рукав:
– Семен Петрович! На вышке у тебя неблагополучно! Зачем косу зыркнул? Общественное добро. Подыми!
– Собственное!
– исступленно кричит пожилая колхозница.
– Сами наживали. Защитит теперь владычица от общественного. Уйду, уйду из колхоза, уведу сынов. Выводи, заступница!
– Обещали всех в достатке уравнять, - шамкает старушонка.
– Ни тебе иголки в дому, ни тебе нитки.
– Мое, нажитое!
– Высокий мужик отбрасывает косу еще дальше.
– Хочу берегу, хочу - прочь кидаю.
– С богатыми не судись, с сильными не борись, с господами не спорь, ведет контрреволюционную речь старушонка.
– А вы все это порушили, вот и нитки нету дома.
– То да се, да вместе наживем, - пританцовывает высокий мужик.
– А где у меня сапоги?
– У тебя их и не было, - замечает комсомолка Наташа.
– Не было, а я их желаю. Взялись богатить, так давай!
– Наша сивка, как общественну гонют, все в свой двор завернет! вопит какая-то бабенка.
– И скотина своего хозяина помнит, из чужих рук рвется к нему.
– Проглянула ты теперь, обновилася, божа мати, заступница, крестится старушка.
– Увидела нас. Сохрани, спаси, не причинны мы.
Молодая комсомолка Наташа не выдерживает:
– Где тебя увидишь! До земли в работе на хозяев скрючилась. Она б лучше распрямила тебя, чудотворица.
– Над святыней, девка, издеваешься? А?!
– ревет высокий мужик.
– Над старостью ругаешься, непутная. Ты, гляди, берегись!
– кричит старик.
Бабы с визгом окружают Наташу, хватают ее за руки, плечи, наскакивают: