Когда-то здесь жила баба Вера — сухонькая и сморщенная, словно забытое яблоко (таких куча валялось под яблоней номер восемь; бесконечность, поддавшаяся времени и смерти). Баба Вера покупала им дешёвенькие конфеты и просила читать «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына каждую пятницу. Она позволяла им перекантовываться в её однокомнатной квартирёнке, когда те сбегали из дома, возомнив себя независимыми путешественниками; все путешествия ограничивались её квартирой. Они любили её просто потому что она была… Однажды в старческих бреднях старушка попросила прийти в этот дом, когда кто-нибудь из них женится/выйдет замуж.

Об этом пожелании первой обмолвилась Влада накануне свадьбы Никонова.

И вот они здесь. В лёгкие ссыпаются серо-зелёные пары прения и сигаретные смолы, вместо благодати, о которой, наверняка, бредила баба Вера.

Майское солнце созревает ровно по полудню, обдавая лица зноем. Сухой ветер влетает бумажным змеем в дом, приподнимает мятые края сарафана Влады, треплет не разглаженный ворот свободной рубашки Петьки.

Оба мятые, не разглаженные — пьяные нытики. Им и на подоконниках сидеть-то не рекомендуется правилами безопасности, но на полу кегли опустошённых бутылок из-под чешского пива выступают адвокатами.

В телефонах не отвеченные Катерины, Дани, Мироны Дмитриевичи.

Внутри необъяснимое тепло (не от пива), такое было на похоронах бабы Веры, которые они смотрели издалека. Им не хватило сил, просто не хватило… быть ближе.

Сейчас сил не хватает только ей одной, будто она одна наблюдает за тем, как стёртая в прах старушка скрывается из виду в могильной ямке. И в момент скорби по живому Петьке, запершем себя в гробу женитьбы, она вспоминает бабу Веру; ей, наверное, было тепло быть перетёртым пеплом в сосуде.

Влада захлопывает крышку гроба.

Дом сносят к вечеру.

Под обломками бетонных плит погребена их любовь, в которую играл, увы, один.

***

Кино, вино и домино порно — все составляющие девичника Катерины.

Влада цедит вино и без стеснения смотрит на экран, где пальцы порноактёра пропадают в хлюпающем влагалище порноактрисы.

Катерина посчитала, что порнофильм неотъемлемый атрибут девичьих собраний; не какие-нибудь игры типа дартс и твистер, а лицезрение на большом экране влажных яиц и глубоких глоток залог успеха компактной вечеринки.

Какая пошлость! Отца на неё нет.

Александрова передвигает сигареты в пачке, сбиваясь со счёта. Она думает о том, почему приглашена участвовать в этом театральном фарсе, почему ещё не перестала пить вино и цеплять пластиковой шпажкой оливки.

Порно сменяется романтической комедией «Свадебный переполох». Лучше уж чужие гениталии на весь экран, чем сентиментальная муть.

Влада идёт курить.

Ночь стоит безветренной, лунной, звёздной. Луна — желток из разбитого яйца; звёзды — скорлупа.

Влада растягивается на шезлонге; Катерина устраивается в соседнем плетёном кресле. Они снова в несмешном шоу пародий на лучших подруг.

— Знаешь, я смотреть на папу не могла, когда он ходил в тату салон, — ночь откровений объявляется открытой; и все их разговоры начинаются и заканчиваются Мироном. — Он перевязывал руку бинтом и говорил, что порезался. Оказывается, он резался татуировочной машинкой. Ради тебя, — она утыкается подбородком в колени.

— Он её не свёл…

— Как зовут его новую пассию? — вопрос всплывает сам собой. Это страшит Владу. Но ответ должен успокоить.

— Кира. Она сказала ему «да», как только увидела тату. Вот смеху было. Я рассказала ей о тебе. Кира попросила передать тебе, что ты дура. Передаю, — фальшиво улыбается и притрагивается к сигаретам, не для покурить, занять руки.

— Ты не жаловала меня, чего теперь сокрушаться…

— Я ненавидела тебя за то, что заранее знала твой ответ на его «люблю, выходи за меня».

— Он не признавался мне в любви, — пятится назад, пятки упираются в высокий бордюр, через него не переступить, только пройти сквозь.

— Не дури. Всё было ясно, как божий день, — закатывает глаза — демонстрация голых белков внушает неподдельный ужас. — Только ты бесчувственная.

— По твоему велению, — столько оправданий, пора бы остановиться. — Мы просто трахались, пока не перегорели, — лампочки и те горят дольше; видать, они не спиралевидные сберегательные, а обычные грушевидные сороковаттки.

— Перегорела только ты.

И вправду один перегорел, а другой не догорел.

***

С самого утра в квартире Мирона Дмитриевича не протолкнуться.