— Все мы стали не теми, кем были год назад.

***

— Пиздец мне, Даник, — она вваливается к брату в объятия; ещё не остывшая от секса с Петькой. — Теперь у меня есть только ты.

Он оставляет её. Все оставляют. Кроме брата.

Влада находит в Дане своё разнузданное спокойствие и редкий сон.

========== Часть XIII. ==========

Всё налаживается. На-ла-жи-ва-ет-ся. Ла-жа — если разобрать слово и не побояться выразить главную мысль.

Влада больше не является частью «планеты Вишневецких-Никоновых», она, наконец-то, обретает целостность своей микро планеты «Александрова» (раньше была поделена на части, чтобы каждому в этой грёбаной истории перепало).

В ноябре у Павла Дмитриевича случается день рождения.

Он объявляется как-то спонтанно, как не предсказанный учёными Армагеддон. «Зови меня Пашка» зовёт на свои сорок три. Говорит, бухло будет, и чьи-то мамы станцуют на столах.

Влада в раздумьях, но Пашка настойчив и напорист. Дополняет — «Катька, дочь Мирона, наверное, тоже отобьёт чечётку на столе, а мы посмотрим на её трусики». И плевать он хотел, что она племянница. Он же в шутку, ну.

Только это обещание вынуждает Владу согласиться.

И, кажется, у него фамилия другая — матери — Исаков. Он обмолвился ещё на свадьбе, что Вишневецкий не то, что он бы хотел видеть перед своим именем. Это фамилия для сентиментальных мужчин вроде Мирона.

***

«Великовозрастный идиот», — отмечает про себя Влада, отдирая от входной двери квартиры Павла Дмитриевича стикер со своим именем.

На обратной стороне бумажки фант — облить всех бензином и поджечь окатить всех присутствующих ведром воды (вечерок обещает быть поэтичным, едва ли позволит это лексика). Не «наиграла» ещё жизнь дяденьку.

Хэппи бёздей, блять.

Влада не оригинальна в выборе подарка — сертификат на трёхразовое посещение тату салона. Может, сподобится сделать татуировку, отображающую всю его внутреннюю арт-хаусность. У него же на изнанке обёртки кожи километры граффити. От него даже сейчас несёт аэрозольной краской, или предварительным разложением с запахом аэрозольного баллончика. Сорок три всё-таки.

— Жаль, что не бабки, — говорит Пашка, тормоша конверт, — я бы пригласил тебя побухать.

Он почти также красив, как брат с его ухоженной бородой, подравнивающейся каждую неделю в барбершопе.

В квартире она встречает с пяток людей, обречённых на принудительную игру в фанты — разочаровать именинника с творческим жалом в попе никак нельзя. Интересно, какой бред у них в бумажках. По себе же — просто надеется, что ей не въедут в глаз.

Влада просит бокал шампанского, забегая вперёд. Не все ещё гости подъехали. Собственно, одно это и заставляет её раскупорить бутылку. Вскоре подтянутся те, кому она оказалась не нужна. Семья — это святое. Священнее, чем она.

Влада на секунду закусывает губы, вспоминая их запачканными поцелуями Дани. Семья — это петтинг (чтобы не забыть, как это делается). В их (не) уникальном случае. Было бы не дурно сделать звонок в Индию и сказать, что они семья. А то так непонятно.

Петька — ослепляющая вспышка, забирающая всё пространство во флуоресцентный свет. Но свет пробивают изъяны в его внешности — тёмные круги под глазами и съеденные бессмысленным голодом скулы.

Поток света с чёрными брешами движется к ней. И вот весь его пробитый свет растворяется у неё в ладонях. Никонов осматривает её, словно музейный экспонат, ценное ископаемое. Цепляет пальцами отросшие концы её волос.

— Владик, всё так запуталось, я как-нибудь позже расскажу обо всём.

В сгнивший свет его ауры входит Катерина, по-хозяйски вкладывая свою руку ему в ладонь. Имеет право — жена же.

— Так и знала, что дядя пригласит тебя.

Они все изменились за прошедший месяц. Стали какими-то незнакомцами друг другу. Нет больше той школьной любви с привкусом мела и бумаги в клетку. И они уже не интересны ей. Отгорело что-то внутри — уходя, они забыли выключить в ней газ, баллон распёрло, вот и прогорело всё дотла.

Зато Мирон Дмитриевич всё потушил перед уходом, даже поправил коврик у двери. Он подходит к ней вплотную, несмотря на кольцо, протирающее до кости безымянный палец.

— Покурим?

***

Мирону не идёт курить. Точно так же как и не идёт жена. Ему идёт Влада со всеми её татуировками, бритыми висками, сигаретами, красным вином и узким влагалищем.

— Я устал быть отцом, безумная. Мне надоела собственная дочь, которая ебётся с левым мужиком, а я же мудрый отец, должен принимать её такую, какой она себя лепит. Надоело жалостливое ебло Никонова, который не может ей вломить за её блядовитость. Я бы позволил ему, наверное. Сам же не ударю.

Он одним моментом схватывает губами её губы, когда сигарета заканчивается на середине. Он до отчаяния, до исступления, до икроножных судорог её.