Гордая и красивая в своем упрямстве гриффиндорка с ласковым взглядом, бархатной кожей и звонким голоском… В школьные годы Гермиона нравилась многим мальчишкам, она разбивала сердца слишком умело для взлохмаченной девчушки. Разумеется, слизеринские ребята не обсуждали хорошеньких грязнокровок… Единственное, что выдавало их отношение к девушке – глаза. Драко, Забини, Нотт… многие чистокровные волшебники восхищались Грейнджер. Безмолвно и ненавязчиво восхищались.

Гриффиндорка вновь сделала глубокий вдох, желая набрать воздуха. Ее небольшая грудь еле заметно приподнялась, а на губах, кажется, показалась тень улыбки, насмешка над ситуацией, над жизнью в новом обществе…

«Она просыпается», – подумал Теодор. Веки девушки затрепетали, точно крылья умирающего мотылька. Глаза неохотно открылись и сощурились, прячась от яркого солнечного света. Гермиона обвела взглядом скромную маленькую комнату и остановилась на юноше… Взгляд сонных зеленых глаз внезапно превратился в затравленный взгляд пойманного зверя. Слабая, обессиленная гриффиндорка приоткрыла сочные розовые губы и тонким, срывающимся голоском спросила:

– Теодор?

Юношу сковало неповторимое чувство. Сомнений не осталось… Это Гермиона Грейнджер, это определенно она… Ее голос Тео мог узнать из тысячи, пройди хоть сотня лет с момента их последней встречи. Как же жаль, что он не видит ее лица, ее настоящего лица, которым оно было и осталось… Как-то раз, сидя в библиотеке вместе с Гермионой, он нарисовал в тетради по зельеварению ее серый карандашный портрет. Эту старую, давно пожелтевшую бумажку с неровным краем Нотт хранил в верхнем ящике своего рабочего стола.

– Да, это я, – кивнул он ей.

Гермиона удивленно раскрыла глаза, а затем опустила взгляд вниз, уставившись на собственные ноги, скрытые одеялом. Разум ее еще не очнулся ото сна, не привык даже к такому скудному свету и липкому ощущению воздуха на коже… Девушка чувствовала себя грязной, пропитанной собственной кровью тряпкой, что покоится у ног старого палача…

– Он, что… Подарил меня тебе? – спросила рабыня, слегка подрагивающим севшим голоском.

– Нет, – Тео медлил с ответом. Он стыдливо отводил глаза и хмурил брови, не зная, что сказать перепуганной девушке. – Ты на лечении. Я теперь… Доктор.

Гермиона подняла удивленный взгляд на Тео, а затем опустила его на собственные руки… Что такое? Почему они все в веснушках, почему кожа такая розовая? Девушка принялась разглядывать собственное тело. Ощупывать свою шею, осматривать скрытые ноги… Ослабленная рука коснулась волос и с ужасом поняла, что это не ее прежние волосы, нет… Гриффиндорка зажала в ладони густую русую прядь слегка вьющихся локонов Джеки.

Она открыла рот, готовясь что-то произнести, но ее прервал стук в парадную дверь. Пуффендуйка вернулась, выполнив символическую просьбу Теодора. «Почему так быстро? Дженна обещала, что задержит ее у себя на часок, на два…» – подумал юноша. Слизеринец взглянул на часы и понял, что время его давно истекло. Он услышал, как открылась старая скрипучая дверь, как ножки девочки засеменили по деревянным ступеням, ведущим вверх.

– Я сделала все, как вы просили, мистер Нотт…

Джеки застыла в дверях, удивленно воззрившись на очнувшуюся «сестру». Малышка не знала, что сказать, что сделать, как скрыть страшную тайну хозяина от посторонних ушей… Но самым главным для нее было желание скрыть досаду, что так неуместно показалась на миленьком личике…

– А вот и ты! Твоя сестра Рики проснулась. Удивительно, правда? Я только что заглянул, – быстро выпалил Теодор.

– Ох, да! Рики! Я так волновалась… Теперь, когда она очнулась, мы должны будем… Вернуться обратно, – залепетала девчушка.

Гермиона услышала слово «обратно» и в горле словно застрял комок снега. Комок жгучего, липкого снега, причиняющего неимоверную боль, мешающего вздохнуть, произнести что-либо… Он рос с каждой секундой тишины, давил на гланды, обещая забрать голос грязнокровки.

– Сэр, выйдите ненадолго, пожалуйста. Рики так устала! Ей нужно переодеться, и мы отправимся…

Джеки хотелось вытолкнуть Теодора из комнаты, пока Гермиона не ляпнула что-то, но как? Она ведь грязнокровка… Ей недозволенно трогать чистокровных волшебников, заговаривать с ними первой. Девчушка воззрилась на юношу своими огромными зелеными глазами и невинно захлопала длинными ресницами. Как же пуффендуйке хотелось остаться! Остаться здесь навсегда, вместе с Теодором… Холод и тьма Малфой Мэнора пугала бедняжку, заставляла трястись по ночам…

Нотт все колебался. Он знал, что виду подавать нельзя. Ни ему, ни Гермионе не позволена даже малейшая оплошность. Юноша учтиво поклонился Джеки, затем Гермионе и поспешно вышел из комнаты.

Теодор спустился вниз, по длинному коридору он прошел в гостиную. Там юноша уселся в глубокое кресло и уставился в пустой серый камин… Каждый раз, проходя по старому темно-синему коридору, исписанному снежинками, Тео думал о давно почившей матери. Она была женщиной очень красивой, веселой и доброй… Отец говорил, что матушка умерла при родах. На тот момент ей было около сорока двух лет. Тео – поздний ребенок.

Отец не любил рассказывать о жене. Иногда перед сном он развлекал сына рассказами о своей школьной жизни… О Волан-де-Морте, о прадеде скользкого Драко, о девушке, в которую тот влюбился… Из его историй юноша узнал, что мама училась на Когтевране и была старостой факультета, примерной ученицей и всеобщей любимицей. Удивительно, как отец увидел ее в пестрой толпе?

Однажды, сидя в библиотеке, Теодор заметил огромную старинную книгу. «Выпускники Хогвартса». Старая, тяжелая и пыльная – она лежала на самой верхней полке. Любопытный мальчик принялся перелистывать страницы, рассматривая пожелтевшие колдографии и читая надписи под ними.