— Я верю в разум человека и его победу. Я верю в наше дело, в его справедливость.

— А мы верим в бога, — ответила сестра Мария. — И теперь, в войну, не только мы поняли, какая это сила, и в трудный час призвали ее на помощь, вспомнили о верующих. Сам товарищ Сталин вспомнил! В церквах служат молебны о даровании победы русскому воинству, собирают пожертвования в помощь фронту.

— Уж не думаете ли вы, что наша армия бьет врага благодаря вашим молебнам? Что же касается денег, то в дни войны лозунг, даже, можно сказать, заповедь, для всех одна: «Все для фронта! Все для победы!» И…

— Это вы хорошо заметили: заповедь! — Сестра Мария наставительно подняла палец: — Именно! Именно! Но извините, что перебила.

— И одно устремление: победить! Спасти Родину! Во имя победы не щадят своих жизней солдаты на фронте, во имя победы рабочие иногда сутками не выходят из цехов, где делают танки, самолеты, орудия… Женщины, старики, подростки — каждый вносит свой вклад…

— Верующие тоже работают, как все…

— И правильно, ведь война — Отечественная! Отстаиваем Отечество, а оно для всех — и верующих и неверующих — одно!

— Святая правда! Именно так…

Степанов снова вернулся к иконкам:

— Ну и что вы с ними дальше будете делать?

— Наклеим на картонки, батюшка освятит, и займут они положенное место в убогих жилищах, как бог занимает место в душах. Церкви пока нет, а молиться надо. Можно, конечно, и на пустой угол, но след ли так? Мы не язычники какие-нибудь… Вот вы говорите «отстаиваем Отечество»… А ведь Александр Невский именно за это и был причислен к лику святых…

— Святые не могли бы спасти мир от фашистской чумы, — твердо ответил Степанов. — Спасают его простые и подчас грешные люди. А Александр Невский прежде всего был великим полководцем, и именно в этом его заслуга перед историей и русским народом!

Наступило молчание, и сейчас стал слышен тонкий, протяжный вой. Все напрягли слух. Волк или собака тянула звук на одной ноте, пока хватало дыхания.

Сестра Мария поднялась и вышла.

Степанов, словно ждал, когда их оставят вдвоем, повернулся к Нефеденковой недовольный:

— Зачем вам эти иконки, Евдокия Павловна? Эта монашенка?.. Этот скит или пещера?

Женщина молчала, раздумывая о чем-то. Черты лица стали тверже, остановившийся взгляд — напряженнее. Слышала ли она, что говорил ей Степанов?

— Я знаю, вы многое пережили… Многое перенесли… Не просто это, понимаю!.. — горячо заговорил Степанов. — Но — иконки! Никогда бы не поверил!..

— Я не иду против своей совести, Миша. Хотят молиться — пусть молятся. А поверить — я бы тоже никогда не поверила, что моего сына, который честно сражался за Родину, в чем-то заподозрят, а его мать лишат прописки и хлебной карточки!

У Степанова даже в ушах зазвенело. На мгновение голос Евдокии Павловны куда-то исчез, и его окутала неприятная тишина.

— Евдокия Павловна, вы… без карточки?.. Вас не прописывают?.. — тихо, как ему казалось, спросил Степанов.

— Миша, почему ты так кричишь? — остановила его Евдокия Павловна. — Да, я без карточки, меня не прописывают… Некоторые знакомые не узнают меня… И если бы не эта пещера, не сестра Мария, мне пришлось бы просить подаяния тем же Христовым именем, ночевать где придется…

Степанов встал, забыв, что в этой землянке и шагу не сделаешь.

— Что же вы раньше-то?..

— А если бы раньше сказала, то что?

— Сходил бы к Захарову и все уладил.

— Никуда не ходи, Миша…

— Черт возьми! Почему?

— Ты опять кричишь… — Евдокия Павловна с горечью добавила: — Не ходи… Опять скажут что-нибудь такое, отчего еще горше станет…

Он торкнулся в одну сторону, в другую и сел, скованный давящими стенами, низким потолком.

— Вы уже ни во что не верите…

Степанов приподнялся, достал из кармана деньги:

— У меня есть немного… Возьмите, пожалуйста, Евдокия Павловна… Мне они совершенно ни к чему. Возьмите!

Нефеденкова внимательно посмотрела в глаза Степанова и без колебаний взяла полторы сотни — полторы буханки черного хлеба на «черном» рынке.

— Спасибо, Миша…

Когда он уже одевался, вошла сестра Мария.

— Все же это волки… — сказала она. — Обнаглели до того, что подходят к самому городу…

В райкоме Степанов, едва раздевшись, повалился на постель. Первый рабочий день — и столько всего!

— Где же ты допоздна ходил? — спросил Турин. — Есть хочешь? Или чаю?