— Добрый вечер! Товарищ секретарь райкома, нам нужен гражданин Нефеденков.

«Гражданин Нефеденков… Гражданин!» Это что — арест? Турин в недоумении поднял плечи: как же так? За что?..

Степанов растерянно смотрел на вошедших.

Власов отошел в сторонку, чтобы не мешать.

Нефеденков поочередно посмотрел на своих друзей, хотел что-то сказать, нервно открыл рот, но ничего не проговорил.

Цугуриев кивнул ему: пошли! Тот нахлобучил шапку, поправил ее зачем-то и пошел. Лейтенант — за ним. За лейтенантом — майор. Хлопнула одна дверь, вторая, третья, вот уже шаги по доскам… Скрип калитки… Все стихло…

— Может, просто расспросят… как меня? — убеждал себя и других Степанов, отметая возможность ареста.

— За вами, Михаил Николаевич, товарищ Цугуриев не приходил, — заметил Власов.

— Тогда в чем же дело?! Значит, его в чем-то обвиняют?

Турин и Власов промолчали.

— Надо, Иван, завтра же тебе сходить к Цугуриеву, поинтересоваться… — предложил Степанов.

— Никуда я не пойду, — тихо, но твердо ответил Турин. — Кто я такой, чтобы вмешиваться в дела органов?

— Да не вмешиваться, а спросить!

— Разберутся, Миша…

Такое спокойствие, если оно было даже только внешним, казалось Степанову все же оскорбительным по отношению к товарищу.

— Сколько дней, как Нефеденков в городе? — спросил озабоченный Турин.

— Три дня, — подсказал Власов.

— Да… — мрачно вздохнул Турин. — Садись, Власыч, продолжим… Надо кончать и завтра отправить в обком, а то опять нагоняй получим…

Степанов надел шинель. Турин оторвался от бумаг и взглянул на товарища:

— Ты куда?

— Пройтись… — сухо ответил Степанов.

Происходило нечто, чего он не понимал, а отношения товарищей к происходившему — не принимал, не мог принять. Арестован человек, которого Турин как будто знает не один день, и вот нате: «Там разберутся!»

Когда Степанов очутился на улице, вечер уже наступил. Из-за непривычно низкого, удивительного в городе горизонта выползала луна.

Одно из пепелищ, перед которым торчал обгоревший пень толстого дерева, было все разворочено и чернело золой и углем сильнее других, выделяясь среди пустыни с печами, призывно вздымавшими в небо трубы. Кто-то, вооружившись железным прутом или палкой, ковырял в золе… Похоже, мальчик…

Степанов подошел поближе. Паренек в ватнике и огромных сапогах сосредоточенно, сантиметр за сантиметром, прощупывал прутом от железной кровати пепелище.

— Здравствуйте, Михаил Николаевич. — Паренек оторвался на минутку от дела, почтительно поклонился.

— Здравствуй… А-а! Леня!.. — узнал Степанов мальчика. — Не помню, прости, твоей фамилии…

— Леня Калошин я…

Калошиных в Дебрянске было столько, что Степанов посчитал бессмысленным вспоминать или расспрашивать, чей сын этот Леня.

— Что делаешь?

— Коньки ищу…

В немом удивлении Степанов невольно поднял брови, и, видимо уловив это, Леня пояснил:

— «Снегурочки»…

— «Снегурочки»? Так, так…

— Здесь вот была папина комната, здесь столовая, а вот здесь моя комната, — показывал мальчик. — В комнате, вон там, стояла тумбочка. Я коньки сначала вешал на голландку, чтобы просушились, а потом уже клал в тумбочку. Там они у меня и лежали. А сейчас никак не могу найти…

После всего, что здесь совершилось, из всего, что в доме было, человек хотел найти коньки «снегурочки»…

— Да-а… — только и мог протянуть Степанов.

Красно-желтая луна всходила все выше, выше, наполняя рериховским светом древний пейзаж.

— С кем же ты сейчас живешь, Леня? Кажется, мать вернулась?

— Живу с мамой, Михаил Николаевич… Сестра старшая эвакуировалась в Томск…

— В землянке живете?

— Нет, в погребе… Он у нас большой… — чуть не с гордостью ответил Леня. — Такого большого ни у кого не было… Заходите, посмотрите…

— Спасибо… Как мама после возвращения?

— Мама?.. — Леня замялся… — Мама… болеет…

— Не тиф, надеюсь?

— Нет, не тиф, — с некоторой уклончивостью, которую не сразу уловил Степанов, ответил Леня.

— А что же у нее?

Леня неопределенно повел рукой, и Степанов не счел за нужное уточнять, все более убеждаясь в том, что Леня действительно «отошел».

— Как твой котенок?

— Бегает! — радостно сообщил мальчик. — А то ведь все лежал…

Степанов раздумчиво покачал головой.

— Бегает… Значит, коньки «снегурочки»? А ведь до поры, когда станет Снежадь, еще далеко!