– Просто сиди и все, - ручка уже порхала над бумагой.

Как бы не зашел кто-нибудь...

– Мне не двигаться? Или принять какую-то позу?

– Нет, необязательно. Можешь шевелиться и говорить, это не мешает. Расскажи, как тебе живется в детском доме?

– Да нормально живется, - пожал я плечами.
– Обычно.

– Просто... У вас тут все такое... убогое, - ручка вдруг зависла над столом. Надя, спохватившись, посмотрела на меня.

– Да нет, ты права, - я оглядел нашу комнату. Три железных кровати со скрипучими сетками вдоль стен. Кровать Кирилла была настолько старая, что сетка под его тяжестью провисала почти до пола, так что пришлось подложить под нее старую деревянную дверь. Теперь она была жесткая, как нары. Но Кирилл, кажется, привык и любил рассуждать, что это полезно для позвоночника. Над кроватями на стенах висело несколько постеров: у Кирила - "Любэ" и "Иванушки", у Игоря - "Алиса", "Наутилус" и Цой. Цой презрительно смотрел в глаза клоуну на стене напротив. Постеры у нас разрешались. Чаще всего они закрывали дырки или трещины. Возле каждой кровати стояло по тумбочке. Моя почти сплошь облеплена наклейками, которые мой предшественник старательно собирал из вкладышей от жвачек "Терминатор". Но она хотя бы нормально закрывалась. Игорю, чтобы закрыть или открыть свою, приходилось вытаскивать гвозди из боковых стенок. В этом имелась и практическая польза: стащить что-то у Игоря было весьма затруднительно. Он называл тумбочку "сейфом" и не желал с ней расставаться. Еще у нас в комнате был письменный стол, такой же старый, как и остальная мебель. Недалеко разместились четыре ободранных стула. Слева и справа от входа в стены были встроены два шкафа для верхней одежды и белья. На окне висели бордовые шторы, а широкий подоконник служил нам дополнительным столом. Мы бы его давно захламили, если бы не постоянные проверки воспитателей.

– Комнаты в Никитском действительно убогие, но все это, в конечном счете, не так уж и важно. В Горянке все было новое, только я бы все равно предпочел остаться здесь.

– К тебе плохо относились?

– Не хуже, чем к остальным, - ответил я, вспоминая, как пришлось ночевать на толчке, когда воспиталка застала ночью на обратном пути из туалета. В том детдоме шастать ночью по коридорам запрещалось, пусть даже по нужде. Я тогда чуть до смерти не замерз в одних трусах. Но уж, по крайней мере, меня не привязывали к кровати и не заставляли гадить под себя.
– Карцера здесь нет, и то хорошо.

Надя перестала рисовать и возмущенно посмотрела на меня.

– У вас был карцер? Это как?

– Ну да... Каморка такая в подвале без света и отопления. Пары часов в ней хватало, чтобы навсегда приучиться к порядку и заодно подцепить ангину.

– Жуть! И тебя там запирали?

– Было пару раз.

– А в Никитском тоже карцер есть?

– Нет. Я же говорю, тут просто санаторий. Ребята неплохие, воспитатели вполне адекватные.

– Почему у тебя клоун на стене? Он такой... жуткий, - спросила она неожиданно.

– Это постер одной очень хорошей группы.

– Я немного боюсь клоунов. Поэтому рисую их довольно часто.

– Странная логика.

– Возможно, - Надя забавно потерла нос ладонью.
– Но так они как бы под моим контролем. Что хочу, то и сделаю с ними.

– Ты знаешь, что ты ненормальная?
– я не смог сдержать улыбку.

– Ну, это же хорошо.

Она нравилась мне все больше и больше.

– А что за группа такая? Что ты вообще слушаешь?

– Да много чего я слушаю, - я пожал плечами.
– Чаще всего, наверно, готик-рок, металл, симфонический металл и иногда классику, там где много скрипки или виолончели.

– Ладно, металл я себе представляю - это когда какой-нибудь патлатый мужик страшно воет в микрофон. А симфонический металл, это как?

– Ну, это примерно то же самое, только с оркестром и солисткой с оперным голосом.

Надя рассмеялась.

– Кошмар какой! Я даже представить себе не могу.

– Я бы поставил. Но у меня только плеер... А ты что-нибудь слушаешь?

– Очень редко. И, наверное, ничего, что могло бы тебя заинтересовать.

– Не любишь музыку?

– Люблю... но она меня в ступор вгоняет.

– Это как?

– Я не могу ее слушать фоном. Если я что-то слушаю, то ничего другого делать просто не могу.

– Странно. Я вот все могу делать с музыкой. Даже задачки решать, - я бросил взгляд на свою тетрадь.
– Не сегодня, правда...

– А сам ты сочиняешь что-нибудь?

– Ну как сказать... В голове постоянно возникают какие-то мелодии. Но не думаю, что у меня есть талант композитора, иначе кто-нибудь давно бы заметил.

Надя фыркнула.

– С чего ты взял? Какая ерунда! Да мне каждый день говорят, что я чего-то там не могу. Несут какую-то пургу о моих способностях. Говорят так, словно видят меня насквозь. В их головах я уже стою на специальной полочке с биркой на шее, где подробно расписаны все мои характеристики, будто я кукла заводная. Да шли бы они лесом! Только тебе решать, талантлив ты или нет.

Кажется, я наступил на ее больную мозоль. В глазах Нади читалось неподдельное возмущение, и даже злость.

– Да, я согласна, есть люди реально в чем-то талантливые. То есть где-то им изначально дано больше, чем всем остальным. Но разве они всегда умеют реализовать свой талант? Вот чтобы рисовать хорошо, надо не только уметь видеть и фантазировать, надо тупо научиться рисовать, овладеть разными техниками. Надо, чтобы твои руки тебя слушались. Понимаешь? Вот, скажем, возьмет талантливый человек в руки карандаш, нарисует загогулину, и она ему не понравится. Ведь он талантливый, он сразу увидит все недостатки этой дурацкой загогулины, которая у него просто не получилась. Талантливый человек расстроится, разочаруется, и больше никогда не будет рисовать. А что сделает человек, у которого нет этого самого таланта? Он нарисует загогулину и скажет: "О! А мне понравилось рисовать, это интересно. И загогулина получилась нечего так себе...". И он будет продолжать рисовать, он будет учиться. И если ему будет нравиться то, что он делает, научится не только рисовать, но и видеть, и фантазировать... По-моему, талант - это дело наживное.

– А как же гении? Моцарт музыку уже в три года сочинял...

– Да ну и флаг в руки Моцарту твоему! Ну, не Моцарт ты, и что теперь, крест на себе ставить? Слушать всяких идиотов, которые решают за тебя, что ты можешь или не можешь? Тебе нравится что-то, вот и делай.

– Это да... Но а как же признание? Буду я бездарным музыкантом, кому это надо?

– А тут тебе решать... Все зависит от того, чего тебе больше хочется: музыку сочинять, или чтобы тебя везде узнавали и хвалили по тридцать раз на дню. Разницу чувствуешь?