— До Монпилиер, — ответил он. — Скоро будем на месте.

Я посмотрел в окно. Мимо бежали то поля, то лес. Ехать до Монпилиер осталось по крайней мере часа два.

— Вперед, в штат зеленых гор и холмов! — напел парень. — Те, кто знает Бобби Ди, скажут тебе, в чем дело. Бобби Ди исколесил все Штаты, но ему это надело. Теперь он едет домой.

— Я знал пару людей из Монпилиер, — сказал я. — Торчал в доме номер 199. Главное и единственное тусовочное место в городе.

— Дом напротив «Бен и Джерри»? — спросил Бобби Ди. — Жил там шесть месяцев. Все, кто там обитает, раздолбай. Питаются одним мороженым из «Бен и Джерри». Все потому, что лень куда-то идти.

— Отличные ребята! — сказал я. — Немного странноватые. Ночью ходят смотреть на звезды и луну. Одна девица оттуда, когда со мной целовалась, приговаривала: «Когда летом в Вермонте луна, она светит так таинственно, что подмывает поцеловать ее в знак благодарности».

— Тогда тоже луна светила, — угрюмо сказал парень. — Таинственно, как сказала твоя девушка.

— Когда светила?

— Когда мы с Джоуи забрались в квартиру. Пятно лунного света лежало прямо посередине комнаты. Поднимаю голову, вижу, в постели сидит старуха и смотрит прямо на нас. Джоуи клялся и божился, что проверил тысячу раз, из дома все уедут. А старуха, оказывается, осталась. Мы глядим на нее, она на нас. Потом говорит, тихо: «Вермонт, проклятый штат. Высосет из тебя все силы не хуже вампира. Но теперь, когда вы заглянули ко мне, ребятки, у меня достаточно энергии, чтобы доскакать до луны, что светит из окна, и обратно». И засмеялась деревянным смехом. Джоуи сделал к ней шаг, не шелохнулась. Смотрит на нас, не мигая, и усмехается. Только луна отражается в зрачках. Джоуи на нее замахнулся, не моргнула. Умерла. Смотрит на нас мертвыми глазами и лыбится. До сих пор не знаю, из-за нас умерла или просто.

Парень отвернулся и уставился в окно. На те же поля, которые видел сейчас я. Надо думать, для него они значили что-то другое, не то, что для меня.

— До сих пор не знаю, из-за нас умерла или просто, — рассеянно повторил он. — Я, когда ее хоронили, стоял в стороне, следил за похоронной процессией и про это думал. И когда мы с Джоуи мотались по Штатам и тратили деньги, тоже: из-за нас она померла или нет?

Он замолчал. Говорилось это не мне, я для него не существовал.

— Когда мы с Джоуи мотались, меня все преследовало ее лицо. — Он говорил, как во сне. — Луна в глазах, лицо усмехается. А зажмурюсь, и слышу: «Вермонт, проклятый штат. Высосет из тебя все силы не хуже вампира» — и ее деревянный смех. Наконец, не выдержал, бросил Джоуи в Арканзасе и поехал к ней.

— К кому?

— К старухе, в Вермонт. В штат, где луна светит так таинственно, как сказала твоя девушка. До сих пор, наверное, усмехается. Та старуха. Лежит себе в могиле и усмехается. Ждет меня.

Он отвернулся. Так безразлично это сделал, как будто ничего не говорил вовсе.

— Я всем рассказываю эту историю, — посмотрел он опять, не скажу на меня — назад. — Думаю, может, лучше будет, если меня поймают? Чтобы хоть как-то положить этому конец. Последнее время старуха мне что-то говорит, что-то подсказывает. Только не пойму, что. Тот дом, в который ты ходил, был склад краденого, — сказал он, не меняя интонации. — Та девушка, с которой ты целовался при луне, тоже, наверно, приложила к этому руку.

На этот раз он отвернулся от меня окончательно, как будто порвал знакомство. Превратился в одного из пассажиров. Оттого, что он рассказал это так бесстрастно, его история произвела еще более сильное впечатление.

Я слышал шум двигателя, автобус вез меня в Вермонт, но не в тот, куда я ожидал приехать. Я не знал, куда он меня вез. Кроме этого механического шума, ничего не было. Шум — и стук сердца. Я сидел и слушал тот и другой. И не мог ничего поделать с тем, что чувствую страх.

Часть вторая

Автобус стоял в темноте на гигантском пустыре в Монпилиер. Среди встречающих меня ждала девушка, чтобы отвезти в школу. Я знал, что Трофимов пришлет кого-то меня встретить, но не ожидал, что это будет она. Она сильно изменилась с того лета, когда мы оба оказались в кампусе. Аккуратная стрижка, почти офисная рубашка. Но в облике все то же сходство с представителем в первую очередь фауны и лишь во вторую — человеческого мира. Даже не внешнее сходство, а внутренняя грубость, странным образом все время вылезавшая наружу.

Наверное, поэтому и не получилось запомнить ее имени. В Русской школе все звали ее до абсурда очевидным прозвищем Свинка. Так ее называл даже студент из Техаса, который, по его словам, заставлял ее каждую ночь молить о пощаде. Этим он объяснял главную причину, почему позарился на нее, в глубине души понимая, что такой поступок требует объяснений. Он был на редкость «техасским» парнем, как ты представлял себе техасского парня, ни разу в жизни с таковым не столкнувшись. Он совершенно не подходил Русской школе. Мне он запомнился по большей части тем, что целыми днями сидел, широко расставив длинные ноги, посередине комнаты моего друга Арона — кадета, который больше всего на свете ненавидел войну, а верхом мирового дебилизма считал солдатскую муштру, — и, запустив одну из ладоней за пояс шортов, рассказывал нам, как ему по душе любить Свинку до тех пор, когда она начнет молить о милосердии.

Русский язык был для него чем-то, что для защитника прав животных скотобойня. Примерно то же можно было сказать и про его родной английский. Это усугублялось и тем, что за его нижнюю губу неизменно был заложен жевательный табак, что делало задачу понять, на каком языке он разговаривает, практически невыполнимой. В руке он всегда держал бутылку, в которую сплевывал табачную слюну.

Больше всего он любил показывать фотографии своей невесты, дожидавшейся его в Техасе, облик которой имел сходство со Свинкой. Парень заверял, что у него с девушкой на фото настоящая любовь. На вопрос, что девушка по кличке Свинка делает в его постели, техасец отвечал, что повадки Свинки мало отличаются от всей их породы.