Она провела языком по пересохшим губам и сглотнула. Потом медленно повернула ко мне лицо, но глаз не открыла. И тут из них полились слезы. Спокойное и тихое лицо, и по нему льются слезы. Такие, как рисуют на картинках маленькие дети: крупные и в форме груши.

— Не знаю, что со мной. Со мной такого раньше никогда не было…

— Этим летом такая здесь тоска и скука, — сказал я. — А сейчас сижу, и все как было раньше.

Не знаю, сколько мы молчали. Мне говорить совсем не требовалось. Достаточно было просто с ней рядом сидеть.

— Когда закончится лето, я на год поеду в Россию, — заговорила вдруг Эстер. — Не помню, в какой город. Мудреное название. Я бы вспомнила, только не могу сейчас думать.

Она перевернулась на спину и вытянулась на кровати, будто ее окончательно оставили силы. Ситцевое одеяло на секунду слегка задралось, мелькнул кусочек ее золотистого тела. Вдруг я подумал, что она умерла. Я сказал себе, что если так, то, наверно, я тоже умру.

— Россия — самая расистская страна из тех, которые я знаю. — Я сказал это, чтобы проверить, жива ли она. — Они там ко всем плохо относятся — к неграм, к евреям, азербайджанцам…

— Правда? — Она на миг приоткрыла глаза, и слезы замедлились течь — или мне и то и другое померещилось.

— Но это не значит, что ты там не проведешь прекрасно время. Это может оказаться лучшим временем твоей жизни.

Она не ответила.

— Я, например, еврей, — сказал я.

Она все не отвечала.

— Почти все мои дворовые друзья были антисемитами. Они мне всегда говорили: «Сам ты отличный парень, Миша, но евреи есть евреи. Все сволочи».

— Ох! — вздохнула она, то ли на то, что я сказал, то ли так ей было плохо.

— Не волнуйся! У меня было абсолютно обалденное детство. У себя во дворе. А знаешь, — перебил я себя, — иногда мне кажется, что я одинокий. Что я одинок даже в своей любви к «Ву-Танг Клан», хотя у них миллионы поклонников. Мне кажется, никто не понимает их песни так, как я. Ты в курсе, о чем я? — Я помолчал. — В Англии я один раз вломился в дом к какому-то лорду. Его с семьей не было дома. Влез в окно, огляделся — бар. Временно отложил незаконные дела и к трем часам ночи напился. Тут они вернулась из загородной поездки. Заваленная бутылками гостиная, в середине я, из музыкального центра на полную мощность лупит кассета Ol’Dirty Bastard, с которой я никогда не расстаюсь…

— Они вызвали полицию?

— Не вызвали — в такой были прострации. Стоят, смотрят на меня как загипнотизированные. А я знаешь, что сделал? Поднял стакан и произнес в их честь тост.

— Что дальше?

— Сели вокруг меня, как дети. Я предложил им выпить со мной, и, представляешь, они согласились! Загипнотизировал, очаровал их вконец. До того, что остался с ними жить. Проходил следующие две недели по дому в одном халате и шелковых пижамах. Лорд даже хотел взять меня на работу.

— Это правда с тобой случилось?

— Вообще-то нет. Случилось с моим другом Авелем. Но сразу, как он мне рассказал, я ждал момента, кому бы всучить, что это произошло со мной. Особенно кому-то, кто мне важен. Ведь запросто могло произойти? Почему такая история не могла случиться со мной, Эстер? — Я замолчал: может быть, каждое мое слово было дополнительной нагрузкой для нее. — Я помолчу, а ты лежи.

— Хорошо, — медленно протянула она. — Я полежу. А ты помолчи. — И опять провела языком по запекшимся губам. — Видишь ту простыню на стуле? — почти по складам произнесла она. — Можешь меня накрыть? А то это одеяло. Жарко.

Я смутился — и решил скрыть это в первую очередь от себя.

— Давай, я, как Сим и Яфет: возьму покрывало, подойду, чтобы не видеть наготы твоей, к тебе и накрою, как они отца.

Она ничего не поняла.

— Что? — еле смогла вымолвить.

— Знаешь, как в Библии, когда Ной после потопа напился.

— Ох, замолчи, пожалуйста.

Я сделал несколько шагов с простыней в руках, в неловкой позе навис над одеялом, сказал быстро: «Извини» — и сдернул одеяло. На ней ничего не было. Она была плотная, но совсем не полная. Та же разница, как между толстухой, в чью сторону никто не посмотрит, и пышной девушкой с рекламы и видеоклипа хип-хоп. Я накрыл ее простыней, сел рядом и сложил руки на коленях. Я видел, что она мучается.

— Ты так хорошо это сделал, — сказала она немного погодя, как сквозь сон. — Как мама в детстве…

— У тебя потрясающая фигура, — только и хватило меня ответить.

Тут она заплакала в голос.

— Ой! — простонала совсем уж горько.

По этому «ой» я понял наконец, как все серьезно и надо срочно что-то делать. Я выскочил в коридор и вбежал в двести тридцать восьмую. Длинный стоял на коленях, бубня что-то под нос.

— Быстро! — приказал я. — Нужна ваша помощь! Если вы сейчас же не пойдете, с девушкой в двух дверях отсюда может случиться непоправимое! Вы ведь целитель?