Я сказал, что слишком темно, чтобы увидеть. Мы вышли на свет. Она задрала юбку, показала ногу.

— Видишь? У всех тут линия загара. У меня ее нет. Потому что мой папа такой темный. Я из Вермонта, — добавила она. — Очень люблю Вермонт. Ты здесь на все лето?

— А ты?

— Я тоже.

— Это хорошо. — Я поправился: — Хорошо, что на все лето.

Она по-тихому засмеялась.

— Чему это ты?

— Ничему, — пожала она плечами. — Весело.

Мы еще постояли, и я пошел к себе. Когда очутился в комнате, я почувствовал женское присутствие. Ее. Незримое. Находиться в этой воображаемой компании было в сто раз веселее, чем с любой реальной девушкой. Впервые меня не отвергал женский образ. Облики красавиц, на которых я западал, были обычно жестоки ко мне. Говорили «нет» на мои пляски перед зеркалом, на мой рэп, мой битбоксинг и цитаты из «Ву-Танг» в их честь. Тут на весь этот инфантильный бред я получал поощряющее «да», и смех, и ямочки на щеках, и лукавые глаза.

Я стал смотреть на свое отражение в зеркало. Я подмигнул себе. Стоял и корчил рожи. Я был влюблен. И этим влюбленным был кто-то, кого я видел перед собой, а не я сам. Я начал танцевать. Самое замечательное было то, что ей это нравилось. Каждая моя новая выходка веселила ее незримый образ, он смеялся, он приветствовал меня неизменным «да».

За полчаса в комнате я совершил все победы, доступные человеческой фантазии. Я был заводилой гарлемских тусовок, автором главных футбольных голов английской премьер-лиги, слэмданков Джордана, нокаутов Роя Джонса. Я порвал пару залов, прочитав убийственный рэп, после которого ребята из «Ву-Танг Клан» взяли меня к себе десятым участником, разбил пару женских сердец и, по-моему, даже дал одновременный сеанс любви двум женщинам. Ни одна из них не была ею — это бы было слишком пошло. Я сделал это, только чтобы ей понравиться. История про Авеля и очарованное семейство лорда, которую я рассказал ей больной, наконец-то случилась со мной. Нет, что ни говори, на душе у меня стало гораздо спокойнее.

* * *

Я лежал на газоне. Травинка, оказавшаяся перед моим носом, гнулась под дуновением ветра. Так близко от меня, что расплывалась. Она была запятой и сгибалась независимо от всего, что происходило вокруг. Делала это так спокойно и с такой милой озабоченностью, как будто жизнь — колыхание от ветра, и ничего другого. Я даже подумал, не из того ли она мира, про который я время от времени думаю.

Луг, на котором я лежал, был на уровне моих глаз, весь. Трава была зеленым морем, пронизанным солнцем, она волновалась так безмятежно, что это совсем не походило на нашу жизнь. Было сонно и тихо, ее мир существовал параллельно нашему, о нем никто не знал. Я сказал себе, что пролежал бы здесь всю жизнь.

Солнце припекало, не хотелось делать ничего, кроме как лежать, глядеть, чувствовать, как рядом с лицом шевелится травинка. Правда, я не мог понять, при чем тут фестиваль в Гластонбери, который мне ни с того ни с сего вспомнился. На травинку опустился мотылек. Обычный, но в такой близи он был невероятно красивый. Размером с джип, припаркованный у дверей школы метрах в ста отсюда. Я наблюдал за мотыльком, пока он не улетел. Тогда я подумал, что если оставить только траву, деревья, птиц, бабочек и солнце и убрать все остальное, то, возможно, и получится рай. Главное, чтобы не было людей.

Я встал и поплелся к общежитию. Когда поднимался по ступенькам, вспомнил, что еще не видел сегодня Эстер. Припаркованный джип, только что выглядевший размером с мотылька, был ее. Самой ее нигде не было. Джип с очень высокой посадкой, огромными колесами, амортизаторами напоказ, с оцарапанной и облупленной краской, весь заляпанный грязью. Из блокбастера про Америку — которого я не видел. Какой-нибудь фильм Тарантино, который ему еще предстояло снять: гонки на старых американских машинах, смуглая красотка за рулем…

На поляне перед кампусом топталась группа людей. Среди них Лялька. Она попивала водку с преподавателями. Она и сама преподавательница, ей под сорок, но все звали ее Лялькой. С ней было просто, она внушала доверие, ее все любили.

— Миша! — поманил меня аспирант Мартин.

— Хочешь водки? — спросили меня почти хором, когда я подошел. — По случаю выходного?

— Сегодня выходной?

— Видно, как ты активно участвуешь в жизни школы, Миша. — Лялька нежно погладила меня по голове. Любили ее все, но мы с ней еще ощущали особую связь между собой. — Наверное, и в церковь сегодня не пошел? — дружелюбно спросила.

— Сегодня воскресенье? Тьфу ты! Так хочу попасть в церковь! Каждый день об этом думаю. Подумаю и забуду.

— Ты и раньше так говорил. Ты что, целый год каждый день думал о том, как хочешь попасть на службу?

— В принципе, да. Иногда даже молюсь, чтобы Бог помог мне оказаться в церкви.

— Молиться, чтобы попасть в церковь, вместо того чтобы взять и пойти туда, — это сильно. Туда попасть гораздо легче, чем ты думаешь. Просто встать в воскресенье на час раньше.

— Я и об этом молюсь.

— Чтобы встать в воскресенье на час раньше? А чтобы просто встать?

— Сил нет, Лялька! Возьмешь меня с собой?

— Взять возьму, только ведь ты все равно не пойдешь. Легче битый год страдать, чем один раз на час раньше встать. — Она обняла меня и поцеловала в щеку.

Я тоже ее поцеловал.

— Я тебя так люблю, ты бы знала!

Водку мне налили в фарфоровую чашку с золотой каймой. Было приятно стоять в этой компании.

— Что такой рассеянный, Мишка? — улыбнулся Мартин. Он был счастлив, что говорил по-русски с русскими людьми и пил с ними водку.