— В Вермонте много таких? — тихо спрашиваю я ее, с уважением скашивая глаза на пожилого.

— Сплошь и рядом, — небрежно отмахивается она.

Я удивляюсь тогда, что она нашла во мне.

— Вы работаете? — спрашиваю у него.

— Профессором в университете рядом с городком Плейнфилд.

— Это же совсем рядом со мной! — вспоминает Эстер. — Я чуть туда не поступила! Дура, что не поступила.

— Чем вы там занимаетесь?

— Всеохватывающий, неконтролируемый поток мысли… — пространно ответил Джим. — Представьте на секунду, что состояние на ЛСД — это то, что мы называем реальностью…

— Можно сойти с ума.

Джим извлек из-под рубашки две банки пива и дал одну мне.

— Нам с тобой, Миша. За то, что, сами того не зная, своими действиями мы поддерживаем ход этой жизни, заставляя ее шестеренки вращаться. Грустно, правда? — весело отхлебнул он из банки.

— Пойдем, — бросила Эстер, окинув нас сонным взглядом.

Мы шли по подвесному деревянному мосту через реку и отхлебывали пиво, подаренное Джимом.

— Устала от того, что в этом мире все устроено так, что подмена значений будет счастья залогом. Устала от того, что человек — наглядное доказательство того, что он единственная вещь, которая не была создана Богом, — продекламировала Эстер. — А я поэт! — хитро взглянула она на меня.

— Для нас честь представить вам наших братьев из Африки, группу «Послы нелегального государства», — обращается со сцены длинноволосый раста к собравшимся. — Братья из «Нелегального государства» годами вдохновляли миллионы людей по всему миру, и мы уверены, что они будут делать то же самое и с грядущими поколениями.

Грянувшая музыка «Послов» снизошла на меня, как просветление — акустическое извержение, продолжившее жить в центре моей грудной клетки независимой жизнью. «Темно-коричневый оттенок моей кожи добавляет больше цвета моим слезам. Стук моих пустых костей укачивает мне душу. Все потому, что я чернокожий… Пусть кто-нибудь скажет, что делать?» Плач саксофона забрался под кожу, щекочет нервы. Я посмотрел на Эстер, поцеловал и повел к источнику.

— Честно говоря, мне немного надоел этот Джим, — сказала она. — Хорошо, что он от нас отстал.

У источника околачивались художники. Один писал картину, другой лепил скульптуру из глины. Кончилось тем, что они упросили Эстер быть им моделью и разукрасили ей грудь и руки абстрактными узорами. В таком виде мы спустились вниз к базару недалеко от главной сцены. Я купил Эстер дешевое ожерелье, она его тут же надела.

А потом я потерял ее. И сразу все опостылело — фестиваль, горы, музыка, все. Я оглядывал место, вмиг ставшее чужим, и хотел вернуться домой. Я знал, что у меня нет дома, от этого было совсем тошно. Я бродил среди лотков и чувствовал себя хуже любого бездомного. Я знал, что если я присяду, то уже не встану никогда. Я был похож на тень.

Я обошел почти всю территорию фестиваля. Уже не чувствовал под собой ног. Наступила ночь, холодная и сырая. Я стоял посреди поля в одной майке и дрожал.

Навстречу шли люди. Один из них остановился и поздоровался. Крепкий парень в холщовой клетчатой рубашке, какие носит половина вермонтцев из тех, кто попроще. Она была теплая, ему в ней было жарко. Я подумал, что он ее носит и зимой, — вид у нее был несвежий. Он стал искать момента, чтобы встретиться со мной взглядом, и когда я посмотрел на него, подошел, чтобы завести разговор.

— Хочешь сигарету? — Он неловко, как бы заставляя себя, потянулся к пачке.

Дал сигарету, поднес зажигалку, закурил сам. Я оказался в ситуации, которую он навязал мне.

— Спасибо, — сказал я. — Я как раз подумал… — Я оборвал себя на полуслове и затянулся.

Парень стоял и задумчиво глядел по сторонам. Так, будто вся ночь была в его распоряжении, будто время остановилось. Но я ему не верил. Он и на звезды глядел принужденно.

— Тоже гуляешь? — вяло спросил он. Подчеркнул это слово — «гуляешь». Как будто этим специально надо было заниматься. — Я люблю это дело — гулять, — напряженно пробормотал он. — Вот и сейчас…

Было видно, что он врет. Гулял этот человек, как зверь в клетке, который ходит из угла в угол и мечтает о свободе и джунглях.

— Вообще-то я против курения, — тихо сказал он. — Попробовал, думал, ерунда, небось не привыкну. А теперь гляжу — скоро год, как курю. В голову не приходило, что начну заниматься этим делом, — виновато признался он.

Ему было некомфортно с его одиночеством. Как сладкоежке, которому объявили, что у него диабет и теперь ему надо всю жизнь сидеть на диете.

— Сигареты — это вредно. Уровень никотина в крови повышается. И вообще, чего хорошего в привычке? В любой. У меня дыхание сейчас никуда не годится. — Он как будто хотел этим сказать что-то другое. Даже поперхнулся — до того ему это было важно.

Потом оттянул майку, которая была у него под рубашкой.

— Чистый хлопок, — сказал он с непонятной значительностью. — Джинсы «Кэлвин Клайн», высшего качества. Так и написано: «высшего качества». Всегда покупаю только то, что высшего качества. — Он как будто демонстрировал, что хочет выразить нечто помимо того, что говорит. — Высшего качества, — тихо повторил он.