В зале расстроенная Эстер сжимает мне руку:

— Я что, правда такая?

Актер с черными кистями не дает мне ответить, потому что с ним чуть не случается припадок. С помощью Фимы он покидает сцену. Девушка еще какое-то время бегает кругами по сцене и тоже удаляется.

Пока за кулисами актеры готовятся к новому номеру, на сцене появляется Карен — девушка, с которой я должен был работать это лето. Для убедительности Карен держит под мышкой папку. Растерянно оглядываясь, обходит сцену. Так же растерянно останавливается перед залом и задает вопрос: «Вы не видели Мишу Наймана?». Взрыв дикого хохота. Громче всех смеются те, кто знает, что в офисе, где работала Карен, я появился от силы два раза за лето. Все довольны. Капустник более чем оправдывает ожидания.

В следующей сцене Фима с важным видом стоит напротив группы студентов. Он играет режиссера Петра Григорьевича Королева, который специально был приглашен из Москвы ставить со студентами спектакль на русском. Рядом с «Королевым» стоит парень с черными кистями на голове. Его функция — переводить. Он стоит нетвердо и смотрит куда-то наверх. Королев, он же Фима, дает по-русски подробнейшие инструкции по поводу предстоящего спектакля. По мере объяснения он впадает в транс, присущий человеку искусства. Наконец поворачивается к студенту с черными кистями и с сияющей улыбкой говорит:

— Переводи, Миша.

Студент смотрит на прожектор под потолком, переводит мутный взгляд на зал и говорит по-английски:

— Королев… это… говорит, чтоб вы все завтра тут были…

Реальная сцена с моим участием произошла в Фимином присутствии и, стало быть, произвела на него впечатление, раз он решил воспроизвести ее на капустнике. Хохот.

В перерыве опять появляется девушка, с которой я должен работать, и под одобрительные смешки опять спрашивает, не видел ли кто Мишу Наймана.

Фима с приклеенной ватной бородой, изображающий Трофимова, объявляет славянский фестиваль открытым. Он машет рукой, занавес открывается. На сцене студенты в русских народных костюмах. Перед ними все тот же парень с черными кистями лежит на спине. На нем сидит девушка с черными волосами до попы и грудой тряпок под майкой и самозабвенно кричит: «Да, Мишенька! О, да!». Эта сценка находит наиболее теплый отклик среди молодой части публики.

Ну хоть кто-нибудь видел Мишу Наймана!!! Опять этот парень. Он закуривает сигарету от газовой конфорки, над которой висит табличка «запрещено». Это конфорка в кафе, студенты делали там домашнее задание, ею действительно было запрещено пользоваться. Парень уходит, забыв ее выключить, огонь перекидывается на надпись «Русская школа». Русская школа горит! Под неистовые рукоплескания бегают, изображая панику, все участники капустника. Когда надпись сгорает, все падают замертво. Минута молчания. На сцене лишь распростертые тела участников капустника.

Свет. Появляется девушка с папкой под мышкой. Шагая прямо по несчастным, она растерянно спрашивает, не видел ли кто Мишу Наймана. Бурные овации. Капустник окончен.

Я шел домой и старался как можно спокойнее думать о своем странном двусмысленном триумфе. Я увидел приближающуюся фигуру. Это был Трофимов. Я ждал встречи, виновато поглядывая в его сторону. Он уже прошел было мимо, но остановился и шагнул ко мне. Я сказал неуверенно «Здравствуйте».

— Ну что, Миша, — приветливо проговорил он. — Даже когда Александр Исаич приезжал в школу, не думаю, чтобы здесь состоялось предприятие, полностью посвященное ему. Поздравляю. — Он пожал мне руку.

Русская школа кончилась.

* * *

Мы с Эстер жили в одном из летних домов ее бабушки и дедушки. Просторный двухэтажный дом на берегу озера в лесу.

Эстер показала мне свой Вермонт — дикий, завороженный, углубленный в себя. Иногда мы выезжали в деревню. Она постоянно махала из машины людям, которых, я был убежден, здесь не существовало. Я с преувеличенным энтузиазмом повторял за ней этот жест, и Эстер хохотала.

Какой цвет можно связать с Вермонтом? Покажешься сумасшедшим, если не скажешь «зеленый». Какой еще, если, куда ни глянешь — леса, холмы и луга? Еще немного желтого из-за кукурузных полей.

Наша жизнь? Поездки на водопады, вечера в местных кафе, любовь на лугах, полях, опушках. Когда я расчесывал ей волосы, она говорила, что мне надо все бросать и становиться парикмахером, потому что в этом деле я лучший из лучших. Не нужен был Ницше, чтобы стать сверхчеловеком, нужна была Эстер.

— Хочу быть грузовиком моего отца, — сказала она однажды. — Только чтобы вместо радиатора у меня был огромный зубастый рот, и я бы мчала и съедала все, что попадается на пути. Надо двигаться и куда-то ехать. Нам надо срочно уезжать отсюда, Миша!

Я понял, что она не шутит, говоря, что нам стоит распрощаться с этим местом.

— Это путешествие… — задумалась Эстер. — Всю жизнь я старалась собрать головоломку. Я мучилась, подбирала ненужные куски, и у меня болела душа. Наконец сложила, и в центре ее оказался ты. Моя жизнь наконец началась. Потому что я встретила тебя. Как ты смотришь на то, чтобы отправиться в Калифорнию этим летом?

Мы пошли на вечеринку по случаю нашего отъезда. Это было «кукурузное пати». Не алкогольное. Не было и марихуаны. При свете одиноко горевшего костра кукуруза, лежащая на пластиковых тарелках, светилась, как золотые слитки.