Прошло некоторое время, прежде чем я понял, что девушка — та красавица в платке, поразившая меня торжественно обреченным видом в подворотне на Святого Марка. Скорее всего, глазеющие чувствовали похожее, иначе зачем бы они собрались?

— Бедненький, — говорила девушка, — никто о тебе не заботится! Совсем один в этом городе — как я тебя понимаю!

Фраза досконально описывала момент, когда я увидел ее под аркой, и сердце мое екнуло. Она тогда тоже была совсем одна в этом городе, и ее положение тоже никто не понимал так, как я. Сама же она прекрасно понимала, что благодаря своей утонченной красоте обречена быть чужой в этом мире.

— Бедняжке нужно молоко, — холодно сказала она, как заведомо знающая, что не найдет отклика. Голос и интонация были из фильма сороковых годов. — Хочешь молока, киска? — обратилась она к котенку, находя общение с ним более органичным, чем с кем-нибудь из толпы.

— Я принесу молоко, — вызвался я.

Она не удостоила меня даже взглядом.

Я открыл дверь книжного магазина и поднялся по лестнице. В «Барнс и Нобл» на втором этаже было кафе «Стар Бакс».

— Молока, — сказал я девушке за стойкой.

— Вы его берете с кофе? — спросила она неживым голосом. Смотрела на меня в упор, но не видела. Никого не видела.

— Нет, — ответил я и лишь тогда спохватился, что ответ неправильный.

— С вас два пятьдесят.

Я чуть не обалдел.

— Два доллара пятьдесят центов? Разве молоко не идет с кофе бесплатно? — Я помахал рукой перед ее лицом. Надеялся, что так она меня увидит.

— Вы же сказали, что не берете его с кофе. Два пятьдесят, — повторила она, не мне, а кассовому аппарату.

Я стал рыться в карманах.

— Слушайте, у меня, конечно, есть два доллара. Только это мои последние деньги.

— Два пятьдесят.

Я с трудом наскреб мелочь, и за это мне до краев наполнили молоком продолговатый стеклянный бокал с ручкой. Это был самый красивый бокал молока, который мне довелось держать в руках. И самый дорогой тоже.

Я нес его на вытянутой руке, как кипяток, и на глазах у всей толпы торжественно вручил девушке. Все теперь смотрели на уличное представление двух действующих лиц, где я был актер второго плана, мальчик на подтанцовках.

— Как он будет пить из продолговатого бокала? — впервые посмотрела на меня девушка. — Он что, страус или жираф?

Она смотрела на меня совсем не так, будто я единственный человек, кто понимал ее, — как я вообразил, когда увидел ее в подворотне. Не думаю, что она вообще меня помнила. Взглядом, какой был у нее, смотрят на идиота, на умалишенного — в нем было неподдельное пренебрежение, если не неприязнь. Взгляды толпы обстреливали меня, у меня забегали глаза, я растерялся. Я сделал извиняющиеся жесты, чувствуя свою вину перед девушкой и зрителями, и направился обратно к кафе.

— Куда ты молоко понес? — В ее оклике прорезалась грубость, не вяжущаяся с ее хрупким обликом. — Оставь стакан здесь! Просто принеси блюдце.

Когда я вернулся с блюдцем, красавица все так же продолжала меня игнорировать.

— Откуда он взялся? — спросил я, скорее для того, чтобы доказать, что имею основания задать этот вопрос и имею право интересоваться котенком.

Девушка мне не ответила.

— Бедный! — сказала она, нежно гладя котенка и странным способом подчеркивая этим презрение к моей персоне.

Я поднял голову и увидел, как мимо нас по Купер Сквер медленно проплывает полицейская машина. В ее затемненном окне я успел заметить лица двух копов, подозрительно и критически меня разглядывавших. Меня это взбесило. Не то, что копы, а глупость всей ситуации.

— Бедный! — с ожесточением принялся я вторить девушке. — Бедный котик! — стал напевать с отвращением и гладить, как оголтелый, его сомнительного качества шерстку. Кот был мне нафиг не нужен, и из-за того, что я попался на удочку, я злился еще сильнее.

Но больше всего сейчас я терпеть не мог сидящую рядом с ним. Мы вдвоем склонились над котенком, и из-за того, что с показным подражанием жалел эту никчемную зверушку, я окончательно увяз в унизительном положении.

В это время со стороны Бродвея вынырнул черный лимузин, и внимание толпы переключилось на него. Все как будто поняли, что уличное представление последних двадцати минут будет иметь свое продолжение именно в той точке.

Из лимузина вышел высокий худой человек с копной волос такого огненно-рыжего цвета, что ты задумывался, не парик ли. В это же мгновение в моем сознании вспыхнула уверенность сродни дежавю, что я знаю этого человека, причем знаю хорошо. Старый знакомый или друг. Может, даже детства. Глядя на карикатурно искусственные, словно вылепленные из воска, черты его лица, я с чего-то унесся воспоминаниями в раннюю пору жизни и не мог не улыбнуться незнакомцу.