— Миша, — подтвердил, поправив, я. — Меня зовут Миша.

Ему понравилось, что Миша.

— Миша, тебе куда? — спросил он.

— В Бруклин.

— Пошли вместе, Миша, — произнес он «Миша» на карибский манер. — Куришь траву, Миша? — покровительственно спросил; у него гулкий бас. — Трава прочищает легкие и проясняет ум. Всякий раз, как мой отец приходил прощаться со мной перед сном, он всегда обдувал меня на ночь дымом от сенсимильи. Это была последняя вещь, которую я о нем помню, перед тем как он уехал в Техас к своей первой семье. Она была у него еще до того, как он встретился с моей матерью.

Он шагал, не уступая мощью ни одному небоскребу в этом городе. Он и был этим городом. Намного выше и раза в два крупнее меня. Красивейшие дреды, доходящие до пояса. Его глаза горят, у него стать буйвола. Я польщен, что это существо из разряда сверхлюдей взяло меня в свою компанию.

Рассказываю о чем-то из своего дворового русского детства, в попытке соответствовать и надеясь произвести впечатление. Потом я делаю козырный убойный ход, громогласно заявляя, что мечтаю жить в Гарлеме.

— В Гарлеме надо застолбить территорию, — деловито реагирует Джамал. Он говорит об этом как о чем-то конкретном, реальном, а не о призрачной идее или философии. — Потом эту территорию надо отстаивать. Драться за нее. Если понадобится, то насмерть. В моем районе все знали Джамала. Знали и боялись. Я кровью заслужил свою репутацию. Положил на нее жизнь. Но я скажу тебе одно. Когда уезжаешь из Гарлема, уже никогда не вернешься. Два года назад я уехал. Теперь живу один. Ни с кем не разговариваю. Да и зачем, если нет нужды? Однокомнатная квартира в Квинсе. За два года сказал пару слов от силы трем соседям. И хорошо, что ни с кем не говорю, так ведь? — сказал он самому себе, и я заподозрил, что он врет.

— У меня очень хороший район, — невнушительно добавил он. — Рядом с моим домом есть кинотеатр. — Это прозвучало совсем неуклюже и никак не вязалось с его победоносным обликом. Он произнес последние фразы с запинкой, как заученные наизусть иностранные. Только потом до меня дошло, почему: Джамал произнес эти слова, как белый. — Главное, что уехал, — добавил он.

Я подумал: в какой уже раз он так говорит.

Он огляделся по сторонам, повел могучими плечами, напомнив хищника в клетке, навсегда удрученного тоской по джунглям.

— Я знаю, что никогда не вернусь обратно! — произнес веско. — У нас хороший район. Там живут совсем другие люди. Все они работают. У этого района есть будущее. — Он проговорил эту чужую для себя фразу, и сразу после нее мне стало его жутко жалко.

Садимся в метро.

— А девушка у тебя есть? — спрашиваю.

— Зачем мне девушка, если я хожу в стриптиз-клуб? Люблю толстозадых негритянок, — сказал демонстративно по-расистски, и самому не понравилось, как прозвучало. Услышь он эту фразу от другого — тому бы несдобровать. — Упругие гетто-задницы — наше национальное достояние и гордость, — выдал с видом чуть не несчастным. — Знаешь, почему белые называют стриптиз-клуб «тити-клаб», а черные «бути-клаб»?

— Знаю.

— Вот и я люблю толстозадых негритянок, — повторил он с сожалением и примесью обиды. — И чтоб их было много. Они все меня знают. Думаешь, стриптизерша не может влюбиться в тебя без денег? Еще как может! За тем туда и хожу. Проверяю их на прочность.

Тон был все горше, как будто он видел несправедливость, и она углублялась. Несладко ему было.

— Познакомился с одной, купил ей выпить, — хмуро кивнул он. — Слово за слово, она на меня запала. Ну, ты знаешь, какой я, когда даю волю рукам. — Он посмотрел на меня, как будто такую вещь я должен был знать лучше остальных. — Ей время выходить на сцену. Разговорился с другой. Та первая прыг со сцены, посередине выступления. Кричит «подонок!», устроила истерику. Иногда просто приду в клуб, закажу выпить, сяду, вперю в какую-нибудь глаза и думаю: как она могла себя до такого довести! Грусть за мир и за женщин.

— Перестал искать себе девушку, когда у меня жена отсудила сына. Потому и живу один, — прокряхтел он.

— Друзья?

— В друзей не верю. Есть только враги. А друзья… — Он на секунду замолчал, потом резко наклонился ко мне. — Я тебе скажу, — быстро зашептал он, словно поверяя большой секрет. — Я в этот центр устроился только потому, что эти заморыши — единственные люди, с которыми я могу говорить. Только с ними мне легко. С ними можно забыть о стрип-клубах, об этой стерве, о сыне.

Мы спустились в переход.

— Джамал! — послышалось с разных сторон.

Это были клиенты больницы. Они, видимо, не пользовались транспортом, развозящим по общежитиям, и проводили остаток дня, блуждая по городу. Габаритами они не уступали Джамалу, и все бы ничего, если бы не безумие в глазах.

— Джамал, друган! — они обступили его кольцом.

Один, самый здоровый, обхватил его за шею и с силой пригнул к земле. В этом не было никакой агрессии, просто он показывал, как рад видеть Джамала. Потом отпустил, и вся компания столпилась вокруг Джамала, с любопытством и с дружелюбием ожидая, что будет дальше. Освободившись, он еще какое-то время постоял пригнувшись, как будто боялся поднять голову, а когда в конце концов поднял, вид у него был затравленный.

— Ладно, ребята, я пойду, — тихо сказал виноватым тоном и уже без прежнего напора потопал прочь.

Я нагнал его.

— До завтра, Джамал! Приятно было познакомиться.

Он посмотрел на меня, точно только сейчас обо мне вспомнил. Он глядел прямо на меня, но не поручусь, что видел.

— До свидания, Миша, — произнес он, словно оправдываясь.

Он произнес мое имя бережно и вроде как виновато, будто ему было передо мной стыдно. Потом лихорадочно заговорил, словно и не ко мне обращаясь. Он все еще выглядел так, будто не видел меня.