— Лимитрофы? — крикнул кто-то из рыбаков. — Что это такое? Это оскорбление! Мы!..

— А кто же вы такие? — засмеялся им вслед Гриша, а Рекордя посоветовал: — Исчезни и больше не попадайся мне на глаза.

— У меня — жетон!

— Исчезни вместе с жетоном и с дружком своим Беззаботным! Я еще в район позвоню!

— Подумаешь, начальство! — пробормотал Рекордя, вертя ключиками уже не от себя, а к себе.

Ганна Афанасьевна принесла еще ворох бумаг, и Грише уже было не до Рекорди.

Он углубился в официальные бумаги и только теперь наконец спохватился: что же это с ним, и как, и почему? Сон или смех, смех или сон, и откуда на него такое наваждение?

Бумаги ужаснули его количеством, размерами, угрожающим тоном, загадочностью, а более всего — ненужностью. Белые и синие, красные и рябенькие, узенькие и широкие, как стол, тонкие до прозрачности и жесткие, как обложки, разграфленные и разрисованные, с главами и параграфами, с пунктами и подпунктами, с правилами и исключениями, срочные и длительного действия, однодневные и рассчитанные на перспективу; бумаги с требованиями, напоминаниями, предупреждениями, вопросами и призывами, просьбами и угрозами. И все это сыпалось на головы мизерного аппарата (председатель и секретарь!) сельского Совета от организаций доминирующих и контролирующих, регулирующих и координирующих, перворазрядных и подчиненных, консультативных и декларативных, престижных и странных…

Смех и горе! Гриша хотел подбежать к окну, чтобы вдохнуть свежего воздуха, но вовремя вспомнил о босой оппозиции. Неужели сидят до сих пор?

— А нет ли здесь, Ганна Афанасьевна, такой бумаги, в которой бы спрашивали, над чем смеются на нашей территории, и чтобы поквартально, а то и по месяцам? — обратился он к секретарю.

— Да что вы, Григорий Васильевич! — испугалась Ганна Афанасьевна. Разве такое возможно?

— Значит, нет? Жаль. А то бы мы ответили… Ну, ладно. А катушка ниток десятого номера у вас найдется?

— Можно посыльного в сельмаг направить.

— Попросите, пускай купит. Вот деньги. Брал для обеда, но, вишь, пообедать мне сегодня не удалось…

— Надо делать перерыв, — посоветовала Ганна Афанасьевна.

— Забыл.

— Завтра я вам напомню.

— Благодарю.

Ганна Афанасьевна ушла, а в кабинет проник неслышно, будто чума, товарищ Пшонь.

— По-моему, я вас не вызывал, — сказал Гриша.

— А я сам пришел.

— Недавно же виделись.

— Это было вчера.

— Вы там уже успели вступить в конфликт с директором школы?

— Не я, а он со мной вступил в конфликт! Но не на того напал! Я ему не колокол! Я никому колоколом не буду! Я не позволю!

— Колоколом? — Гриша ничего не понимал. — Каким колоколом? По-моему, вы морочите мне голову.

— Ага, морочу? А вы знаете, кто я такой? Вы думаете я — Пшонь? Просто какой-то негодяй перекапустил нашу прославленную фамилию. Я ведь не Пшонь, а Шпонька!

— Шпонька?

— Гоголя в школе проходили?

— Гоголь — бессмертный.

— А раз Гоголь, то и все его герои бессмертны.

— Так вы — Иван Федорович? — Гриша даже встал и отошел подальше от этого мистического человека. — Сколько же вам лет? Сто пятьдесят, двести?

— Столько, сколько есть. И не Иван Федорович, а Кузьма Кондратьевич, а отец мой был Кондрат Федорович, а дед — Федор Иванович, а прадед — Иван Федорович. И все Шпоньки! У прадеда перепутали буквы, а у деда отрубили кусок фамилии, и получился Пшонь, но я найду! Я им не колокол!

Тут Гриша попытался вспомнить рассказ Гоголя «Иван Федорович Шпонька и его тетушка», и в голове у него в самом деле что-то такое протуманилось про сон Ивана Федоровича, когда тому примерещилось, будто его тетушка уже и не тетушка, а колокольня, а его самого тянут на колокольню, потому что он колокол. «Я не колокол, я Иван Федорович!» — кричит Шпонька. «Да, ты колокол», — говорит, проходя мимо, полковник Н-ского пехотного полка, в котором Шпонька дослужился до майора и из которого его выгнали за тупость и подлость.

— А вы в армии служили? — поинтересовался Гриша.

— Служил, ну что из этого?

— И дошли до майора?

— Дошел, а что?

— Почему же уволились из рядов?

— Разумных там очень много — выжили!

— А в институте — тоже разумные?

— И там полно.

— А здесь, вы думаете, что же: глупые? — прищурил глаз Гриша.

— Здесь воздух и харчи подходящие. Прибыл добровольно укреплять сельское хозяйство и никому не позволю! И того, кто исказил и обрубил мою прославленную фамилию, найду!