— Есть!

— Как устроились?

— Служим на одном посту — четырнадцатом, — доложил младший Созинов, — успели уже побывать в двух стычках. Ждём родственное подкрепление.

Корнилов приподнял бровь.

— Какое подкрепление?

— Младший брат должен прибыть — попросился сюда, в Китай. Будем служить втроём. — Звонкий голос Созинова сделался ликующим, младший урядник искренне был рад тому, что целая фамилия Созиновых служит на границе.

— Это хорошо, — сказал полковник, оглядел выгоревшее обмундирование братьев. — Жалобы какие-нибудь есть?

— Есть, ваше высокоблагородие. — Младший Созинов одёрнул на себе гимнастёрку, вытянулся — хоть и разрешил полковник обращаться к нему без «высокоблагородий», а обращаться так, упрощённо, было нельзя: слава о Корнилове шла как о человеке очень строгом. — Разрешите наябедничать?

— Ну... ябедничайте!

— К нам на пост привезли гнилую муку.

Лицо Корнилова изменилось, по щекам как судорога пробежала, ноздри недовольно раздулись.

— Этого ещё не хватало, — удручённо пробормотал он.

— Так точно, ваше высокоблагородие! — Василий снова одёрнул на себе гимнастёрку. — Я тоже так считаю.

Старший брат, Егор, дёрнул его за рукав:

— Ты чего?

— Тихо, тихо, братец, — осадил старшего брата младший и решительным движением руки загнал его за себя. — У нас с господином полковником не только добрые земляческие отношения — нас связывает и другое: мы двенадцать лет назад вместе на Памирах грызли лёд. Такое не забывается.

— Сегодня вечером я приеду к вам на пост, — пообещал Корнилов.

Свои обещания полковник Корнилов привык выполнять.

В сумерках он прискакал на четырнадцатый пост вместе с адъютантом — подпоручиком в ладной шинели, перетянутой новенькими скрипучими ремнями. На кителе подпоручик с удовольствием носил значок выпускника Казанского пехотного училища.

Начальник поста прапорщик Косьменко поспешно выскочил на порог дома, в котором призывно светились огнями керосиновых ламп окошки, вытянулся в докладе, но полковник движением руки остановил его.

— Не надо никаких докладов, — сказал он. — Показывайте вашу муку.

Начальник поста смутился:

— Виноват, господин полковник!

— Не краснейте, прапорщик, вы не девица. Показывайте, что вам привезли.

Растерянное лицо прапорщика сделалось обречённым, он махнул рукой.

— Прошу за мной, господин полковник!

На пост привезли пять мешков муки, их сгрузили в кладовку, примыкавшую к кухне, и накрыли рогожей. Прапорщик, сдёрнув рогожу, указал на мешки, Корнилов мрачно оглядел мешки, ткнул плёткой в один из них:

— Ну-ка, вытащите этот куль.

Куль вытащили.

— Развяжите! — приказал Корнилов.

Прапорщик дёрнул верёвку за небольшой кручёный хвостик, размочаленной метёлкой выглядывавший из узла, распустил верёвку. Корнилов освободил горло мешка, запустил руку в муку, ухватил горсть. В муке шевелились жирные, противно морщинистые черноголовые червяки. Брезгливая тень наползла на лицо полковника.

— Кто прислал муку?

— Привезли с продовольственного склада корпуса...

Корнилов потемнел ещё больше: продовольственными складами ведал могущественный человек, имевшей прочные связи в столице, в кругах, приближённых к царской фамилии, — генерал-лейтенант Сивицкий. Бороться с Сивицким было бесполезно, Корнилов это знал, но тем не менее приказал:

— Развяжите второй мешок!

Второй мешок также оказался набит червями.

— В остальных мешках — то же самое, — виновато произнёс прапорщик.

— И что вы собираетесь со всем этим делать? — спросил Корнилов.

— Была бы моя воля — вернул бы, господин полковник. Но ведь тогда меня со света сживут. Порядки у нас суровые, высшие чины низшим спуска не дают.

— Понятно, — глухо, без всякого выражения в голосе проговорил полковник. — Завтра вам, прапорщик, привезут другую муку, в обмен. А этим, — Корнилов ткнул плёткой в горловину мешка, — этим я займусь сам.

Он вихрем слетел с крыльца дома, в котором располагалось помещение поста, и прыгнул в седло. Огрел лошадь плёткой, та, бедная, едва на дыбы не взвилась. Корнилов галопом пустил её к воротам и уже на скаку запоздало скомандовал адъютанту: