— Во Франции, насколько мне известно, вино пьют, как воду, но там тоже нет проблемы алкоголизма.

— Это правда. Но не думаю, что тут есть какое-то единственное объяснение. Хотя между теми тремя народами есть определенное сходство, которое наводит на размышления. У всех у них крепкая семейная традиция, которая, возможно, дает то ощущение надежности, которое другие ищут в алкоголе. Китайцы, в частности, относятся к своим старикам примерно так же, как евреи. Знаете, у нас есть даже пословица: другие народы гордятся красотой своих женщин, а мы гордимся своими стариками.

— По-моему, к итальянцам это тоже можно отнести — я имею в виду уважение к старшим, хотя они, похоже, больше привязаны к матери, чем к отцу. Но что это дает?

— То, что в обществе, где глубоко почитают старших, боязнь быть увиденным в пьяном виде может служить сдерживающим фактором.

— Возможно, — согласился Лэниган.

— Но есть и еще одно объяснение, и здесь мы тоже похожи на китайцев. В их религии, как и в нашей, акцент делается на этике, нравственности и надлежащем поведении. Они, как и мы, придают вере меньшее значение, чем вы, христиане. Это помогает нам избежать постоянного чувства вины.

— А при чем тут вера?

— В христианстве вера — ключ к спасению. А веру нелегко поддерживать постоянно. Верить — значит сомневаться. Сам акт присягания подразумевает сомнение.

— Не понимаю.

— Мы не можем полностью контролировать свои мысли. Они возникают сами по себе — неприятные мысли, ужасные мысли, — а если человек убежден, что сомнения влекут за собой осуждение на вечные муки, то он чуть ли не постоянно будет испытывать чувство вины. И одним из способов найти утешение становится алкоголь.

Лэниган спокойно улыбнулся.

— Да, но каждый зрелый, разумный человек знает, как работает мозг, и делает на это скидку.

— Зрелый и разумный — да. А незрелый?

— Я вас понял. Значит, вы считаете, что евреи не становятся алкоголиками, в частности, потому, что у них нет чувства вины?

— Это одна из гипотез. Я просто предаюсь праздным размышлениям в ожидании выпивки.

— Глэдис! — громко крикнул Лэниган. — Чем ты там занимаешься? Рабби умирает от жажды!

— Уже иду!

И миссис Лэниган появилась с подносом, на котором стояли стаканы и кувшин.

— Можете наливать себе, когда захотите, рабби.

— А как насчет Айзека Хирша? — спросил Лэниган, подняв стакан в знак того, что пьет за здоровье своего гостя. — Насколько я понимаю, ему не было ни малейшего дела даже до иудаизма, не говоря уже о христианстве.

— И тем не менее он мог чувствовать вину. По крайней мере, так думает его начальник, доктор Сайкс. Он предположил, что Хирш мог стать алкоголиком из-за того, что работал над бомбой, которую сбросили на Хиросиму.

— Вот оно что. А вас это каким образом касается? Хирш был членом вашей конгрегации?

— Нет, но его вдова решила, что он должен быть похоронен на нашем кладбище.

— Ага. Кажется, я начинаю понимать. Вы хотите знать, действительно ли это был несчастный случай, а не самоубийство. У вас ведь, у евреев, отношение к самоубийству такое же, как у нас? Я имею в виду — в том, что касается похорон?

— Не совсем. В каком-то смысле наши обычаи схожи с вашими. Самоубийцу не оплакивают публично, над ним не произносят надгробного слова и, как правило, его хоронят не в основной части кладбища, а в дальнем углу. Но ваша церковь — это огромная авторитарная организация…

— Ну и что?

— Только то, что в ней есть определенная иерархия, порядок подчиненности, который помогает соблюдать единство церковных правил.

— А вы — сами себе хозяин. Так?

— Примерно так. По крайней мере, мои решения не утверждаются никаким религиозным органом.

— Так что если раввин добрый и мягкосердечный…

— Совесть все равно не позволит ему преступить закон, — твердо сказал рабби. — Но помимо этого, философия, на которой зиждется наше неодобрение самоубийства, несколько отличается от вашей, и это само по себе позволяет большую гибкость.

— Как это?

— Ваша церковь исходит из того, что каждый из нас приходит на эту землю, чтобы выполнить какой-то божественный замысел, и жизнь по сути — это испытание, проверка, которая должна выявить конечное предназначение человека — рай, ад или чистилище. Поэтому человек, который лишает себя жизни, в каком-то смысле увиливает от испытания и выражает пренебрежение к воле Господа. Для нас же жизнь на этой земле — итог человеческой судьбы. Но мы считаем, что человек был создан по образу и подобию Божьему, и потому уничтожить себя — значит совершить святотатство, уничтожив Божий образ.