— Громова! — набатом разносится по стенам визгливый голос директорши, а я, весело улыбнувшись соседкам по комнате, спрыгнула со своего второго этажа, поправляя фланелевую юбчонку.

На огромной, только что отремонтированной стене, прямо напротив главного входа, красовалась красивая надпись, написанная по всем правилам каллиграфии: «Директриса — продажная шлюха, которая сосет за бабки. Громова Беатриса Игоревна». И подпись оставила, чтоб, не дай боже, не спутали меня с кем.

— Громова! — Ну кто ж знал, что именно сегодня приезжает стандартная проверка от государства? Я, конечно же! Иначе зачем всю ночь маркерами выводить и красить все это с фонариком с телефона.

Но меня, вопреки всему, не выгнали. И после второй такой шалости не выгнали. И после третьей. И после четвертой. И после шестой. И после десятой.

Идеи в конце-концов, кончились. Просто не было ничего, что я бы не использовала.

Ни одной пакости, ни одной шутки не осталось в моем арсенале. Я даже слив в душе ночью прокладками забила, а потом в шести душевых включила воду и затопила весь первый этаж. Я и девушек между собой стравливала. Хамила учителям. Ничего не делала, клала хуй на всё. Быдлила, как только могла. И ничего!

Мне уже теперь просто было интересно, где находится предел её терпения, ведь эта женщина выносила мои выходки целых четыре месяца.

Четыре месяца, за которые я успела растрепать нервы всем и себе в том числе. Потому что шёл август. Шёл август, в котором у меня день рождения.

До шестнадцатого августа — дня, когда за мной приедет «муж» — оставалась всего неделя.

Для побега у меня было всё: план, достаточная сумма денег, желание. Но не было выхода с территории чёртовой школы, потому что трехметровый забор мне не преодолеть даже с безумным энтузиазмом. Только через главные ворота. Или подкоп, что было ну уже высшей степенью маразма.

Так я и сидела на окне, сверля взглядом то собранную уже как четыре месяца сумку, то главные ворота, которые были наглухо закрыты, и открывались только когда кто-то из учителей уезжал домой на выходные.

Озарившая меня догадка заставила больно хлопнуть ладонью по лбу и поразиться своей тупости: я ж ещё тогда, в первый день, могла просто спрятаться в салоне машины одной из учительниц, а потом, в городе, просто разбить окно и уйти!

Боже, какая же я тупая!

Улыбнувшись самой себе, залезла на свой второй этаж и, закутавшись в свое тёплое одеяло, улыбнулась, ожидая следующей субботы — дня моего рождения, когда я смогу стать полностью свободной.

Пробраться в старенький мини-купер такой же старенькой учительницы музыки не составило труда. Даже с заднего сидения, куда я забилась, прижимая колени к груди и вжимаясь в сидение спереди, я слышала, как бушевал отец, лично приехавший за мной три часа назад.

Он орал, метал молнии, пинал всех, кто пробегал мимо, но найти меня не мог.

А я улыбалась, смотря на экран, на котором светился электронный билет на самолет.

Мне уже восемнадцать, теперь я могу быть полностью свободна.

Когда хлопнула передняя дверь, а грузная учительница села за руль, я задержала дыхание, стараясь даже не моргать: было страшно, ведь если она сейчас заметит меня, у меня будут проблемы. Большие проблемы.

Даже когда на голову мне приземлилась её сумка, я не произнесла ни звука.

— Анна Григорьевна, а что за кипиш?

— Да потеряли кого-то из девочек. Небось закрылась где в туалете и рыдает из-за несостоявшейся любви. Только зря пыль подняли, открывай ворота, меня муж ждёт.

— Хороших выходных.

И она наконец-то тронулась, а я смогла расслабиться и убрать руки от лица. Облегченный вздох сам собой вырвался.

На место страха пришла дикая эйфория от того, что вот, ещё час, буквально шестьдесят минут, и я буду полностью свободна. Что больше мне никто не указ.

Теперь я сама по себе.

Пришлось ждать ещё пару часов, пока доедем до города, и пока она уйдёт к себе в квартирку. И только тогда я смогла выйти из машины, — что удивительно, она даже её не закрыла, — настолько доверяет району?

Хотя мне даже грех жаловаться, ведь всё идет слишком хорошо и просто, и это заставляет напрягаться.

Напрягаться всю дорогу до аэропорта. Напрягаться всё время до своего рейса.

И напрячься ещё сильнее, когда вижу в толпе таких же пассажиров его льдисто-голубые глаза.

Злые и бездонные.

До рейса еще два часа, и я не знаю, куда бежать, а бежать хочется. Потому что сейчас начнутся упрёки, просьбы не уезжать, попытки остановить. Как он вообще меня нашел? Все отцовские жучки я сняла и выкинула ещё в студгородке! Да даже билет заказан на имя Беатрисы Ким! Паспорт с таким же именем и моей фотографией лежали на дне рюкзака, до отказа забитого отцовскими деньгами, которые я снимала по всем возможным банкоматам, попадающимся на моем пути. Стащить у него одну из многочисленных банковских карт не составило труда. Поэтому страшно мне сейчас было вдвойне.