— На крыше, — невозмутимо согласился Саша, — но в её оправдание хочу сказать, что она была в бреду. Причём полном.

— Да ладно вам! — засмеялась бабушка, прыжком усаживаясь на подоконник и начиная по девчачьи болтать ногами. — Расслабьте булки! Я чё, молодой не была что ли? Вы только это, предохраняйтесь, — проказливо закончила она, уворачиваясь от кинутой в неё подушки, которая с глухим стуком попала в окно, а родственница тут же подгребла её под спину.

— Бабушка! Прекрати! — но меня никто не слушал: оба хохотали, причём непонятно над чем.

— Да что с ней такое? — орёт бабушка, начиная бить врача папкой по голове.

— Что случилось? — хрипло спросила я, поднимая голову. Стены кружились и ходили ходуном, вызывая тошноту, а тело не хотело слушаться.

— Бяточка, солнышко, — запричитала бабушка, отталкивая врача и бросаясь ко мне, падая практически на колени. — Где болит?

— Нигде, — хриплю я, но мне настолько плохо, что рвотный позыв удержать не получается, поэтому на подставленные ладони тут же падают несколько капель крови, а потом и целый фонтан, что застилает глаза.

— Бята! — испуганно кричит бабушка, но её уже уводит медсестра, а я всё ещё смотрю на кровь на собственных ладонях и чувствую, как темнеет перед глазами.

— Злокачественная опухоль желудка.

— Да у неё же был просто гастрит! — не знаю, кто говорит, но говорит так, будто я собака, которая только мешается и которую надо усыпить.

— Просто гастрит, — насмешливо отвечает первый голос. — Просто гастрит — это маленькая язва, которая расширяется под действием желудочной кислоты. А желудочная кислота — это разбавленная, слабо концентрированная соляная кислота. При недостаточном контроле гастрит просто разъедает человека изнутри, что и произошло с вашей дочерью. Так что сейчас остается только ждать. Желудок мы ей зашили, но теперь, если она выживет, то есть будет только каши на воде и всё. Диета строжайшая. Насколько я знаю, вам уже была прописана диета в восьмилетнем возрасте? Она соблюдалась?

И тишина. Нехорошая тишина. Злая, полная упрёков.

— Я что, плохо о тебе заботилась? — взъярилась бабушка, чей голос я узнала. — Плохо воспитывала? Ты, ублюдок, вместо того, чтобы следить за единственной дочерью, взял к себе какую-то блядь с улицы, а на Беатрису хуй положил! — первый раз слышу, чтобы бабуля так ругалась. — Так сложно было, да? Сложно было присмотреть за единственной дочерью? Да как ты Нике на том свете в глаза смотреть будешь? Что ты ей скажешь? «Извини, родная, угробил твою дочь!». Да что ж ты за дебил такой?

— Кхм, — перебил доктор, а я наконец смогла открыть глаза и сказать хоть что-то, но язык был прижат толстой трубкой, идущей куда-то внутрь меня. Неприятное ощущение. — В общем, опухоль мы вырезали вместе с желудком, она была не настолько огромная, но девочке придется пройти курс химиотерапии. Раз в неделю ей придется посещать больницу, дабы полностью избавиться от раковых клеток. По сути, эту девочку можно назвать счастливицей, ведь её язвы позволили на ранних стадиях распознать рак.

— Спасибо, — тихо говорит бабушка, и мою руку накрывает её ладонь. — Беатриса? Она очнулась!

И завертелось: мне посветили в глаза, задали пару вопросов, вынули из глотки трубку для интубации, прикололи капельницу.

Слишком много событий и проблем для маленькой меня. Ещё и рак. Очешуительно.

А когда будет что-то хорошее? Спокойная жизнь, хорошие оценки и прочая херня, которая бы хоть как-то упростила мою жизнь? Нет, такого, видимо, конкретно для меня не предусмотрели.

Через месяц и четыре химиотерапии, после которых у меня по-страшному полезли волосы и кожу покрыло ужасным раздражением, меня разрешили забрать домой. Лучше от этого не стало: в больнице меня окружали такие же люди, как и я — больные, со своими недостатками и достоинствами, но живые и простые. Они считали меня своей и помогали по мере сил: помогали вставить иглу в вену, если она выпадала, приносили тазик, если сильно тошнило. А здесь же мне надо заглядывать в каждый тёмный угол, чтобы не дай боже меня ещё и с лестницы не скинули на радостях.

Февраль — ужасный месяц, когда непроходимо сильные морозы, но тает снег. Везде сыро, грязно и холодно, но меня это не трогало: все дни и ночи я сидела в игровой, не выпуская из рук джойстик.

Накатила дикая апатия — из-за чёртовой химиотерапии пришлось обрить голову, дабы на макушке не зияла радостная проплешина. Избавляться от белых кос, заплетенных близняшками и что уже успели стать неотъемлемой частью меня было катастрофически сложно, так что я проревела всю ночь в подушку, прижимая обритые косы с колокольчиками к себе. На память сохранила, просто почему бы и нет?

Март порадовал лишь тем, что рак побеждён и химиотерапия больше не нужна, как и платок на моей голове — волосы отрасли на несколько сантиметров и теперь хотя бы прикрывали уши. Но самое лучшее было то, что мне разрешили вернуться в школу.

С горем пополам убедив бабушку, что со мной ничего не случится, нацепила на голову выбранный точно в тон моим настоящим волосам парик и, завязав искусственные волосы в высокий хвост, села в машину и уехала в школу.

В классе все знали о моём положении, и каждый хотя бы раз, но приходил проведать меня, принося разные вкусности, как это положено посетителям, но сами их и съедали с чаем в виду моей строжайшей диеты.