Меня погрузили на носилки, и мужики довольно бодро зашагали по гатям к кордону. Иногда, щадя их, я даже сам шел, но быстро выдыхался.

Тем не менее часа через два мы добрались до кордона, а там уже ждала телега, и мы тронулись в село. По дороге лейтенант рассказал, что им в участок в Светлозерске позвонили из районного управления угро Вологды позавчера, справлялись обо мне. Никто вроде ничего не знал, куда ушел, зачем. Правда, директорша Ольга Леонидовна сказала, что я, очевидно, на кордоне. Решили подождать денек, но сегодня утром опять был звонок из Вологды, гражданин себя не назвал, но заявил, что Шестов раненый лежит в «избе на горке». А стрелял, мол, в Шестова бригадир горшечников — Михаил Никитин. Однако, когда на кордон пришли, Никитина там не было. Мастера сказали, что уехал он третьего дня и до сих пор не вернулся. Да и они без дела сидят, собираются домой.

— Пока мы за вами ходили, они, видно, все и уехали.

Наш возница подтвердил, что мастера на артельной телеге с час назад укатили в Чикино.

В Светлозерске в больничке мне осмотрели рану, сказали, что повезло. Пуля прошла навылет несколькими сантиметрами выше сердца. Меня всегда удивляло, когда я слышал, как врачи говорят раненому человеку: «Вам повезло». Особого везения в том, что в человека стреляют, я не видел.

Мне же еще сказали, что рана в хорошем состоянии, что местные травы — самые целебные в мире и я должен благодарить того, кто меня ими лечил.

Чувствовал я себя действительно сносно и, отказавшись от предложения остаться на пару дней в больнице, побрел на свой «постоялый двор».

Через полчаса в дверь постучали. Вошла Светлана, прошла к столу. Я хотел было встать, но она не позволила мне сделать этот рыцарский жест.

— Вы ведь из милиции? — начала она. — И все уже знаете, так?

— Насчет милиции вы правы, насчет того, знаю ли я все… Отчасти. Лучше бы мне вас послушать. Это не допрос, — тут же спохватился я, — просто, мне кажется, история ваша должна быть интересной сама по себе, а я жутко любознательный. Впрочем, если вам неприятно рассказывать, не надо…

— Да нет, что уж там! — И, как бы собравшись с духом, сказала: — Я люблю Колю. Давно уже. Вернее… мы друг друга любим… Он очень талантливый, просто потрясающе… Но одно время пил Коля сильно. Я плакала, грозилась уйти, увещевала, хотела взять его в Москву. И наконец однажды он признался, что пишет подделки. Иконы старые, в основном под мстерских мастеров. Ему казалось, что если подделываешь стилизации, то это уже и не грех. Во всяком случае не такой большой. Вы ведь знаете, наверное, что мстерские мастера писали иконы, копируя в основном строгановский стиль?

Я кивнул.

— Мне объяснил Иван Васильевич.

— Иконы покупал у Кузьмина Михальченко. Вернее — его доверенные. Сам Михальченко за шесть лет приезжал в Вологду раза три. Конечно, иконы Кузьмин продавал не только поддельные, его люди разъезжали по Северу и где скупали, где крали. Но с подлинными иконами, со старообрядческими XV–XVI веков люди расставались неохотно. Коля делал только самые «ценные». Потом Михальченко предложил написать пару портретов «под XVIII век». Коля сделал, я, правда, точно не знаю, сколько и под кого. Вроде бы в общей сложности перед несчастьем — три или четыре.

А потом — пожар во флигеле. Сгорели практически все его работы. Коля лежал в местной больнице, но Михальченко настоял на перевозе в Московский ожоговый центр. Потом уговорил Ивана Васильевича официально оформить смерть Коли, кому-то что-то дал, получил фиктивное свидетельство о смерти. Перевез Колю в Вологду. Он некоторое время жил в старом доме. Там его и видели мальчишки и старуха… — Она вздохнула, уходя от подступивших слез. — Коля действительно выглядит ужасно. Лица практически нет… В общем… не хочу об этом…

И снова появился Михальченко. Где-то за границей, то ли в Германии, то — ли в Швейцарии, он разыскал врачей в каком-то институте пластической хирургии. Они делали послеожоговые операции и, кроме того, по заказам пациентов готовили биомаску, на случай если операций нужно было две или три. Пациент в такой биомаске мог появляться на людях, не наводя на них ужаса. Михальченко купил и привез Коле маску. Но носить ее все время было нельзя. Время от времени маску необходимо было помещать в специальный питательный раствор. Коля работал в ней на кордоне, а в «избе на горке» снимал. В день вашего приезда Коля вернулся раньше с кордона и ушел в лес, чтобы лицо подышало, когда вернулся, вы его и увидели в окне. А дверь в пристройку с улицы хоть и была на замке, но засов снимается, надо только вынуть ложные гвозди.

Я кивнул, вспомнив, что, осматривая ржавый замок, заметил блестящие шляпки гвоздей.

— Все это стоило, конечно, бешеных денег, — продолжала Светлана, — но Михальченко вовсе не собирался играть роль доброго самаритянина.

Коля продолжал писать поддельные иконы, сделал пару портретов. Но главное было впереди.

Уже в 1990 году из запасника Светлозерского музея была похищена коллекция фарфора XVIII века. Но сервизы были не полные. На международных аукционах полные сервизы XVIII века могли быть оценены примерно в миллион долларов.