Никаких следов съемок, естественно, не нашли. Фильмов тоже на вилле не было. Одним словом, никакой компры, — заключил Бахарев.

— Ну ты даешь, — покачал головой Евграф Акимович. — И откуда все эти подробности?

— Так ведь частный сыск — могучий рычаг в борьбе за безопасность общества, Евграф Акимыч, — засмеялся Бахарев. — Когда сказали, что в аптеке некто назвался Демидовым, я рванул в Сестрорецкий райотдел, через знакомых все и выяснил.

— Ладно, засиделись мы в гостях у покойника. Поехали по домам.

У себя на Авиационной Евграф Акимович влез под душ, выпил чаю, перекусил. Почему-то вспомнил прокуратуру, старшего опера Батогова. Вздохнул: «Бахарев хорошо, но мне бы Славу в помощники. Однако надо почитать бумажки официальные». И Евграф Акимович засел за ксерокопии документов, полученных от Бахарева.

О первом преступлении в милицию сообщил сосед Новожилова, вышедший вечером примерно в половине девятого на площадку покурить. Он услышал «что-то вроде выстрела» за дверью соседней квартиры, нажал на кнопку звонка, а когда ему не открыли, побежал к себе и набрал 02.

Оперативная бригада приехала минут через пятнадцать. Замки на дверях квартиры не были повреждены. Внутренняя дверь открыта, внешнюю убийца просто за собой захлопнул. Сосед не видел, как он уходил. Других соседей по площадке дома не было.

Новожилов лежал на кухне, очевидно, упал со стула. Следов борьбы в квартире не обнаружено. Скорее всего, экс-следователь открывал «на голос и на имя». В столовой на стене висели часы, маятник был неподвижен, хотя пружина заведена довольно туго. Стрелки указывали на одиннадцать. Механический круглый будильник на кухне тоже стоял. Но был в исправности. Стрелки тоже показывали на одиннадцать. Наконец, на руке убитого — швейцарские «Омега». Эти тоже стояли, и стрелки переведены на одиннадцать. В тумбочке письменного стола найдены именные часы «Чайка» — подарок от коллектива РУВД «дорогому другу и соратнику в честь пятидесятилетия». Эти шли, и в момент осмотра места происшествия показывали восемь часов тридцать пять минут.

Супруга Валерия Яковлевича жила на даче в Курорте. Ее вызвали телефонным звонком. Александра Георгиевна приехала около полуночи в тот же день. Всплакнула, посморкалась в платочек, осмотрела квартиру и сказала, что ничего не взято, все абсолютно на месте: «Даже пятьсот долларов в сейфе и четыреста тысяч рублей в ящике буфета, оставленные Валерию на жизнь».

Из второго протокола Евграф Акимович узнал, что Семенова около девяти вечера спрашивал некий человек, назвавшийся Владимиром Демидовым. По описанию свидетельницы — провизора, на вид старше тридцати лет, выше среднего роста, плотного телосложения, в темно-синей куртке, вязаной черной шапочке. Лицо свидетельница запомнила плохо, по ее словам, обычное лицо, только как будто злое или угрюмое. Глаза серые, губы узкие. Шапочка надвинута так низко на лоб, что волос не видно. Лицо округлое. Борода, по выражению провизора, «начинающая», черная. Усы тоже черные. Из трех фотографий, предъявленных ей, выбрала Демидова, но потом засомневалась. «Как будто похож, но тот старше, мужественнее, что ли, с бородой и усами».

После того как ей показали фотографию с нарисованными бородой и усами, сказала: «Пожалуй, он, только у того глаза какие-то странные, как у больного, да и сам он как бы постарше и поугрюмее».

При осмотре места происшествия не обнаружено никаких следов борьбы. По утверждению дочери, которая приехала на следующее утро после убийства, из квартиры ничего не пропало.

В стене под копией с картины Левитана «Над вечным покоем» обнаружен небольшой сейф, в нем четыре тысячи долларов, девять тысяч дойчмарок.

«Ясно, что ничего не ясно», — вздохнул Евграф Акимович и тут же обругал себя за то, что стал на пенсии иной раз повторять банальные фразы, которыми любил выражаться один из шефов городской милиции. Он сложил бумаги в папку, подумал, хотел было позвонить в Василеостровское УВД, но махнул рукой: «Доживем до утра».

На следующий день сыщика ждал в назначенные десять часов «мерседес».

— У вас что, Вадим Иванович, начальство ошалело? На хрена мне ваш «мерс»?

— Так ведь на «Ладу» вы обижались. Бахарев велел «мерс» предоставить.

— Да мне сейчас в дурдом ехать. Как я там на «мерседесе» покажусь?

— В наше время, Евграф Акимович, на «мерседесах» только в дурдом и ездить, — засмеялся водитель.

Через тридцать минут они были в Удельной.

Шел двадцатый день моего отпуска и пятнадцатый моего пребывания в Штатах. На следующий день мы с моим гостеприимным хозяином Геной Поповым должны были ехать из Нью-Йорка в Гринвич, а оттуда лететь в Палм-Бич, что во Флориде.

Гена поднял меня в половине шестого.

— Да ты что, Геннадий, темнота вон какая! Да и полиция ваша все воет и воет.

— Вставай, вставай, Славик. Нам на вокзал к семи. А полиция еще долго выть будет.

И здесь мой приятель был абсолютно прав. Сирены полицейских патрулей начинают завывать в Нью-Йорке часов с десяти вечера и воют всю ночь. Я как-то предположил, что полиция таким образом распугивает бандитов. Едет машина, сирена завывает, полицейские посматривают по сторонам. Вылезать не очень хочется — авось бандиты сами разбегутся.