Монахи ровно наступали на своего отступника Баху. Для них он и оставался таким: только Баха, и продажный монах. И что ещё удивило их, так это то, что он сражается с ними с лёгкостью, и совсем непохоже на их тактику— не так как их учили в монастыре.

Они были правы — Иван Черный много думал о своём неожиданном поражении в бою с Бодровым. И его манера ведения боя не давала монаху покоя всю оставшуюся жизнь. И бывший монах по крупицам воспроизводил в памяти тот далёкий бой, пытаясь найти ключ к этой невиданной во всём мире системе со своей странной логикой, сделавшую её практически непобедимой. И отец Никодим тоже крепко запал в душу Бахи своей манерой ведения боя: та же система.

И в результате многолетних тренировок и раздумий Иван Чёрный преуспел в этом деле — ключ был найден. Но и тут он не остановился в своих исследованиях. И ему открылись новые возможности усовершенствовать её приёмы, чем он успешно и занимался. Хотя, казалось бы, что там, на этом поприще, вся многолетняя нива творчества была давно освоена самими казаками.

Тренируясь со своим маленьким сыном, Никодимом, Иван учил его быть на вершине двух известных ему тактик: казацкой и монастырской, плюс ещё, свои, новые приёмы. В трудной казацкой жизни, а он всегда считал себя казаком, вся эта доблестная наука побеждать любого врага всегда пригодится. Как говорится: проникся казацким духом.

Плохо приходилось убийцам-монахам. Скоро, как говорится среди казаков, они отсушили себе руки об этого неразумного Баху. Все их мощные удары клинка в них же самих и отзывались, парализуя их мышцы и волю. А Иван и не устал вроде, только раззадорился весь. Похоже, что он игрался со своими убийцами, как кошка играется с мышкой. Ей уже и крови не надо, но и отпустить свою жертву просто так она не может. Инстинкт ей мешает.

Через некоторое время монахи попадали с ног и ползали по земле, пытаясь подняться, но только вызывали смех у аборигенов Амура. Ни руки ни ноги им уже не подчинялись.

Не стал их убивать Иван. Поцеловал он свой необычный каменный крест, затем перекрестился им, и перекрестил монахов.

— Теперь и вы видите, чем сильнее моя новая вера. Она прощать людей учит и крови ей не надо. Вы бы никогда так не поступили, и я не лучше был когда-то. А сейчас я счастлив неимоверно тем, что подарил вам жизнь, и не убил вас. И сына своего, и этих добрых людей тому же учу — милосердию.

Я не судья вам! И поступлю я по древнему закону гольдов, пусть стихия вас рассудит. Так и Покто со мной поступил, прав он был, как только бывает сама жизнь! Я благодарен ему за эту страшную науку!

А останетесь вы живы, то своим хозяевам передайте, что только сейчас я по-настоящему счастлив. И со своей избранной дороги я уже никогда не сверну. А другие монахи придут убивать меня, то я их прощать не буду, получат то, что они заработали.

Жители стойбища весело перетащили монахов в свою лодку и бросили их на её дно. Те всё ещё не могли придти в себя и не противились им, адская боль парализовала их волю.

Затем лодку ходко отогнали на стрежень водной стихии и оставили монахов, вместе с лодкой, под перстом судьбы. И утлая лодка свободно крутилась, всё удаляясь от людских глаз.

Подходили эвенки к Ивану, преклоняли свои колени и целовали каменный крест и тут же осеняли себя, как могли, крестным знаменем. Наверное, это и их была судьба, и их глаза разом прозрели. Им пришлась по душе новая вера, но и от старой своей веры они не отказывались, и никто не заставлял их это делать.

Прижались к Ивану его любимая жена Найна и сыночек их, Никодимка. Очень они радуются, что так хорошо всё закончилось. И снова все они вместе и ещё более счастливы будут. Уж теперь-то им ничего не угрожает, жить да жить можно! Миновала угроза!

Но всё оказалось намного сложнее в жизни, чем они предполагали.

Как выжили монахи и не утонули тогда, никто того не ведает. Видно было, что не судьба им была умереть в тяжёлых Амурских волнах.

Истерзанную лодку с полуутонувшими, и оттого испуганными до ужаса монахами, волны брезгливо вышвырнули на прибрежный песок. Наверно и вода, как и земля, не захотела принять в себя всю грязь, что на их душах была. И долго ещё возмущался батюшка-Амур по этому поводу. И страшен он был в гневе своём.

Потом шаман скажет всем охотникам, что только огонь и мог принять их тела, а вода здесь была бессильна, столько на них убийств было. Очень много крови пролито. Но, наверно, всё и шло к тому — к огню. К их полному физическому уничтожению и, тем самым, очищению самой природой от их заразы всего пространства, где они жили и творили свои нехорошие дела.

И принялся шаман с ещё большим усердием прогонять злых духов от, чудом оставшихся в живых людей, со всего большого стойбища. Но главного зла, в лице страшных монахов, уже не было в живых.