— Наработались, хлопцы! — опять удивил нас хозяин знанием русского языка, — Как снопы лежите. Отдыхайте!

Рады бы мы что-то возразить ему, но не могли.

И тут случилось невероятнее. Моя любимая Идиллия. И откуда она только взялась. Подобрала мою саблю, и стала на мою защиту. Прикрыв меня от следующего удара отца в мой незащищённый корпус.

Высоко взметнулась бровь на жестком лице генерала Тарада, и короткий рык раздался из его груди:

— О-о-о!

Это был настоящий зверь, сейчас он не пощадил бы и свою дочь.

Идиллия мастерски владела оружием, чувствовалась выучка отца. Но сейчас у неё никого, кроме меня не было, даже отца. И, наверное, отец прекрасно понял это. Обида на время затмила его разум, и сейчас он представлял серьёзную опасность для своей дочери.

Я понял, что оба они не в себе. И не нашёл ничего лучшего, как взять саблю у слуги и стать на сторону Идиллии. И господин Тарада не удивился этому. Он стал ещё яростнее наносить нам обоим свои страшные удары. Сейчас он напоминал смертельно раненого зверя, загнанного в угол. Похоже было, что над всеми нами сейчас властвовал рок, иначе всё происходящее трудно объяснить. Раздавался сабельный звон и стон ярости из нутра бойцов. Но и тут чудеса не кончились. Шохирев, неожиданно для всех нас, стал на защиту генерала. Василий обрушил всю мощь своего клинка на меня и дал возможность самураю передохнуть. Хозяин очень удивился этому странному поступку Василия. И, возможно, это вернуло ему рассудок.

— Прекратить бой! — резко, что выстрел, прозвучала его команда. И он отбросил свой, ставший вдруг ненавистным, меч. И отупевшим взором посмотрел на свои руки, боясь увидеть там кровь, крови на них не было.

Идиллия бросилась мне на грудь и не скрывала своих горьких слёз. Плечики её тряслись от страха, а из бездны чёрных глаз уже воссияло счастье:

— Ты жив, любимый! Это радость для меня.

Только тогда я понял всю глубину её любви. Она и умерла бы с моим именем на устах, я в этом уже ни капельки не сомневался. И даже отец это прекрасно понял и испугался в тот миг.

Шохирев остался на стороне хозяина и вертел уже ненужную саблю в своих сильных руках. Теперь он, по воле того же рока, оказался, как ворона на заборе, для всех лишний. Василий воткнул свою саблю в землю и ушёл в глубину сада:

— Разбирайтесь, господа. Если вы сами не разберётесь, то я вам не помощник.

— Я тоже, к сожалению, лишний! — вздохнул отец Идиллии. — Идиллия выбери время, нам надо с тобой серьёзно поговорить.

И ушёл он понуро, с тяжёлой ношей на душе, в окружении своих слуг.

Все разбрелись по своим углам, только мы с Идиллией не торопились.

Всё теперь стало на свои места, и скрывать нашу любовь было бы глупо. Так и сидели мы до самого вечера в своей любимой беседке. Нам хорошо было без всяких слов. И мы, как ангелы, сейчас были выше земного бремени.

Василий встретил меня настороженно. Ему было стыдно за свой поступок в поединке, и он прятал свои глаза. Объясниться со мной ему было очень трудно. Вряд ли он ожидал, что поступит именно так. А говорить мне про рок было бы тоже глупо. И он решил молчать, может быть, всё само собой уладится, без нашего личного вмешательства.

— Ты поступил благородно, Василий. Такой коварный случай кому угодно заморочит голову, не только тебе. Но тобой руководила твоя благородная душа. Это она подтолкнула тебя в тот миг стать на сторону господина Тарада. И Идиллией тоже руководила душа. И отец был прав, только по-своему. Наверно и я был прав. Вот задача — все правы. А дров чуть не наломали целый воз и ещё больше. Хоть до убийства не дошло, и то ладно.

— Тебя хозяин ждёт. Иди к нему в кабинет, слуга проводит тебя, — нашёлся Василий. — Ты должен успокоить его. Эх, молодёжь, нет у вас проблем! Одним мгновением живёте, как бабочки: солнце, тепло и прохлада воды. И больше ничего не надо для счастья. Но я не осуждаю вас, может вы и правы, ведь войны кругом, а людям жить хочется. Только птица свободна в своём выборе, взяла и улетела, где ей жить лучше и где войны нет. А человек всю жизнь воюет, а потом слёзы льет. А там уже и в могилу пора, не до любви ему. Поэтому и цепляется он за каждый миг любви, как в бездну головой летит. Иди, Григорий! Муторно мне. И душа не на месте, рыдать ей хочется.

Господин Тарада выглядел старее, чем обычно. Рубашка его больше обычного расстёгнута. Ему было душно — хотелось высказаться.

— Я не знал, что так всё получится. Но ты защитил мою дочь, моё сокровище, не убоялся моего гнева. Я уважаю таких людей, как ты. И раз она полюбила тебя, то наверно это и есть её судьба. Нельзя стоять на её дороге, дорого это стоит, а жизнь одна.

И тихо продолжил, свою волнующую речь.

— Её маму Настей звали. Не смог я поступить в своё время также, как ты, и защитить её. Я не пошёл против всего рода, уж больно он велик и могуч и авторитетен. А сейчас плачу, нет её, моей любимой. И ничего уже не поправишь.

Видишь, как всё повернулось. Все повторяется в жизни, только в другом исполнении: Идиллия и ты. Ты любишь её? Хотя и так всё ясно! Но ты военнопленный, не забывай этого. И жизнь очень коварна, и у меня много врагов.

Как пружина сжался великий самурай, готовый распрямиться в разящую струну.

— Мне жалко вас, а праздник только страшит меня. Что там придумают мои враги, каких нам каверзней наворочают. Двор всегда был силён интригами, им зрелищ хочется и крови. А мне честь дороже и справедливость! А теперь, доченька, Идиллия моя, нуждается в защите, не только вы. Тут много чего на кон поставлено, не одна твоя жизнь.