— Они что, все тут с ума сошли, и этот Аскольд Нидерландович с ними. Или за дурака меня принимают? А с другой стороны, утонул этот поп, ну и чёрт с ним, всем меньше хлопот и народу спокойней стало.

Ну а ты, Аскольд Нидерландович, зря на себя шапку глухую одел. Уж ты-то всё должен знать по долгу своей службы. Это твои обязанности. Считай, что тебе повезло, не до тебя мне сегодня.

Пришёл приказ нашего революционного правительства, что принято уже решение о роспуске казачества, как класса, как прослойки, и так далее, в любом его виде.

А это, несомненно, что будут волнения среди масс, и возможно казачьи мятежи.

Нашли время, когда это делать. Когда весь Дальний Восток интервенты терзают на части, да всё думают, как кусок послаще от нас отхватить.

Так и спустили всё это дело на тормозах, про то, как утоп народный герой батюшка Никодим. И как был обстрелян пароход «Амур».

Но это дело совсем не забылось, а только ждало своего часа и через много лет придёт то время.

Вернулись казаки в станицу и уже ни о чем больше не разговаривали. Не более, чем через сутки, все наши новости уже знали в станице. И здесь люди тоже плакали, потрясённые поступком батюшки Никодима Ивановича Чёрного.

И другая весть пришла в станицу, о ликвидации казачества. То о чём говорил батюшка, то и случилось. Знал он, что так будет, и предупреждал казаков. Но до конца мысль свою он им не разъяснил, потому что ничем он не мог им помочь, и тревожить людей не стал.

Собрались мы с Федоркиным и Шохиревым Василием, да ещё с десяток казаков набралось. Что будем делать? Ждать когда же нас придут разоружать красноармейцы? А сами ушли с Аскольдом Нидерландовичем на фронт, освобождать Дальний Восток от интервентов.

Это и был его, так называемый ход конём, в шахматах. И мы, похоже, что пока опережали ход всех событий. Прошли мы сквозь пламя Гражданской войны, охватившей весь Дальний Восток. Были мы знакомы и с командармом Блюхером. И из его рук получали награды, как лучшие бойцы его армии.

И всё было у нас, как в песне поётся. И штурмовые ночи Спасска были, и Волочаевские дни с её сопкой Юнь-Корань. И что на Тихом Океане мы свой закончили поход, тоже святая правда.

Выбросили мы за пределы Дальневосточной Республики и американцев, и японцев, и кого там только не было, всех интервентов, и с ними наших прихвостней. И теперь надо было нам к мирной жизни возвращаться. Только уже без славного Аскольда Нидерландовича, революционера в третьем поколении, как он сам себя любил называть.

Можно было так сказать, что последняя пуля в той войне ему досталась. И даже откуда она прилетела, и то толком никто из нас не понял. На излёте уже ударила она в его революционное сердце. И не стало геройского парня с далёкого Бердичева, еврейского казака. За месяц до своей смерти пришла ему весточка с родной стороны. Оказалось, что от рук петлюровцев, героически погиб его отец Нидерланд Попугаев, предводитель еврейских казаков славного Бердичева.

— Я знал, что я умру не раньше, как получу весточку о смерти моего отца. Всё так мне цыганка и нагадала, еще в далёком детстве. А жить-то как хочется, ребята? Если бы вы только знали!

Похоронили мы его на высоком месте под огромными дубами. Пусть ветер ему песни доносит с его родной Украины. И написали на памятнике.

Здесь похоронен славный комиссар Попугаев Аскольд Нидерландович!

Романтик и революционер в третьем поколении!

Слава ему!

А дома нас ждали совсем бесславные дела. Большой наш двухэтажный дом, что мы с отцом по брёвнышку, можно сказать, что на своём горбу, из леса вытащили и на диво всем отстроили, отдали одно крыло под больницу, второе под школу. Но этого и следовало ожидать.

Знал я из рассказов Попугаева, что так все и должно было быть, на то она и революция.

— Плохо тебе придётся, Григорий! И, как ты всё сможешь пережить это, я не знаю — говорил мне впечатлительный и жалостливый Аскольд! — Революция бескровной не бывает, а если всё на своей шкуре испытать, Лукич — это безумие!

Еще забрали паровую мельницу, двадцать пять лошадей, восемнадцать коров и сорок свиней. И всё это определили нашему коллективному хозяйству.

Но больше всего нас, Бодровых, добила продразвёрстка, когда всё зерно с наших амбаров выгребли, чуть не до зёрнышка. Получается, что нам и на посев ничего не оставили, обрекли семью на вымирание. Пошёл я разбираться к председателю колхоза, Тяпкину. Не из наших он был казаков, какой- то пришлый со стороны мужик.

— Ты, что, гад, делаешь, я на фронте за Советскую Власть воевал, а ты здесь мою семью обдирал.

— Убери руки, бывший станичный атаман, и смотри сюда в этот документ. Вот распоряжение той Советской Власти, за которую ты воевал, о проведении продразверстки в стране. И мы его на местах выполняем. Тут все к этому причастны, все будут сдавать зерно.

Не я это придумал, Бодров! А лично тебе бы, товарищ, я посоветовал, как другу, собрать свои пожитки и уезжать отсюда подальше. Всем лучше будет, и в первую очередь тебе и твоей семье! Или же за границу податься, туда много ваших казаков сбежало.