— Что?.. Мисс Грейнджер не одна из нас. Это закон Малфоев.

В комнате царило явное напряжение.

— Прости, отец, но я изменился. Оставь предрассудки себе, — тем более, что изжить их непросто.

— Дело не в чистоте нашей крови! Не только в ней — если точно. Ты не хуже меня знаешь причины.

— И что с того? Я не верю Фламель. Наверно, никогда не верил. Чистота крови мне безразлична, Арахниус может перевернуться в своем гробу! С некоторых пор я предпочитаю верить только себе. И чтоб ты понял, как всё серьезно, знай, я нарушил главный запрет Малфоев.

— Драко… — для Люциуса не ново, но он опять побледнел.

— Не хочу обсуждать это с тобой и ни с кем бы то ни было. Всё кончено. Я нарушил запрет и готов заплатить. А еще я удивлен, что ты не слишком шокирован. Будто ты уже знал.

— Я чувствовал неладное, — солгал и не солгал Люциус. — Но зачем ты это сделал? — голос дрогнул. — Ты же обещал мне! Так какого Мерлина ты пошел на поводу у... — Малфой решил сдержаться: — У женщины, — образ молодой, прекрасной, чистой в своей страсти Нарциссы всколыхнул душу.

— Я удивлен, что слышу это от тебя, — возмутился Драко. — По-моему, ты-то должен меня понять!

— Что за юношеские порывы, сын?! Если у Грейнджер не хватало знаний остановить тебя, то ты не она! Я же просил тебя просто жить. Принять себя таким и забыть.

— Я не хочу мириться с чужими грехами! Уже не хочу. Я мечтал жить по-своему, не сомневаясь ни в ней, ни в себе. Я думал, что любовь справится с ядом. Перед ней меркнет даже алхимия, с этим фактом ты не поспоришь!

Люциус вытер платком вспотевший лоб:

"Ох, юность, юность..." — источник многих бед.

— Ты излишне самоуверен, Драко. И ты плохо выглядишь. Голова болит? — в конце концов, здоровье сына важнее репутации, споров, ошибок. Колдомедицина, конечно, творит чудеса, но с безумием особо не продвинулась.

Люциус попытался усадить его, но тот вывернулся и нервно заходил по комнате. Беспокойный отец настороженно следил за ним взглядом.

— Нет, не болит, — сказал, наконец, Драко. — И это странно, — живая потребность поделиться с тем, кто может понять как никто другой, победила: — Когда я узнал, что Гермиона не л... — он не смел произнести правду вслух, — ...ничего не чувствовует ко мне, это сводило меня с ума. Не буквально. Злило, мучило, снова злило... А сейчас… я не помню лишь отдельные мгновения: они будто в тумане. Но мои чувства по-прежнему при мне. Жаль, что Гермиона их растеряла.

— Ты меня пугаешь. У тебя амнезия? — Люциус выронил трость.

— Вроде того. Но я и не пытаюсь всё вспомнить, так мне легче. Успокойся, отец, я в своем уме. По крайней мере, пока, — Драко вдруг замолчал и задумался, стоило ли вообще так откровенничать, но боль струилась сама: — Я боялся безумия, честно. А пару часов назад даже молил об этом, как о спасении. Болело всё: от кончиков волос до ногтей. Я будто проваливался в яму… Так хреново мне еще не было. Это оно?

— Нет, — закачал головой Люциус и громко выдохнул. — Это боль потери, душевная мука. Это знакомо не тебе одному. То же чувствую я и твоя мать, когда боимся потерять тебя. Всех безумцев в нашем роду преследовали жуткие головные боли, сводя их с ума, изменяя сознание, иногда толкая лишать себя жизни.

— Такую глупость я, наверно, не сделаю... Посадишь меня на цепь, если что?

— Не до шуток, Драко, — Люциус потянуло его обнять. — Когда ты отказался от дара?

— Неделю назад. И ничего, представляешь? Может, провидение решило, с меня и проклятья хватит?

— Нет. Это вряд ли, — их опыт не лжет. — Бесплодие прилагается к яду, я говорил. Кровь, как надеялась Фламель, изничтожила б Малфоев при ее жизни, а проклятье — медленно. Подло. Жестоко. Оно стало гарантией казни, к которой нас приговорили семьсот лет назад.

— Шестьсот шестьдесят три, если быть Грейнджер. Значит, я наказан дважды. Повезло мне, — Драко прельщал черный юмор. — Тогда почему яд действует так долго? Сколько у меня времени?