Пока мы ехали по нашей улице, я надеялся, что ничего плохого моя нечаянная встреча с Анной Георгиевной не принесет, но, когда, постояв перед красным глазом светофора, мы свернули на всегда чистую, подметенную Калинина, меня начали мучить дурные предчувствия. Мы неумолимо приближались к ненавистному мне дому. Ага, точно. Калинина, 15, детская комната. «Уазик» остановился. Радиоприемник, настроенный на «Маяк», пропикал девять ноль-ноль.

— А ты знаешь, по какому делу я сюда приехала? — спросила меня Анна Георгиевна и сама же ответила: — О тебе, между прочим, разговор-то будет. За тебя приходится отдуваться.

— Я не просил, могу сам отдуться.

— Что ж, это хорошо, что сам можешь.

— Пойду, чего там.

— Ну, дела, — пожалел меня дядь Леша, — думал, мы с тобой заправляться поедем, а ты вот… вызвался.

«Как бы не так — вызвался», — тоскливо подумал я.

Вылезая из машины, я поклялся, что никогда в жизни больше не сяду в этот проклятый «уазик».

…В детской комнате нас уже ждали. Кроме Валентины Павловны сидел еще незнакомый мне мужчина. В очках, очень строгий на вид — следователь. И началось…

— Мы тебе добра желаем, — говорила Валентина Павловна. — А вопрос стоит очень остро: отправить вашу троицу в спецучилище.

— Отправляйте, — согласился я. — Специальность там получу. — А про себя подумал: «Спец» — значит специальность, Крот объяснял».

— С Кротовым дружбу завел, нашел с кем, — как бы угадав мои мысли, сказала Анна Георгиевна.

— А что?! — с вызовом сказал я. — Что Кротов? Что Кротов?

Надоели мне все эти разборы. Пусть, думаю, хоть куда отправляют, только хватит разборов.

— Как ты думаешь, кто Алексея Петровича тогда, ночью?.. — запинаясь, произнесла Валентина Павловна, и лицо ее пошло красными пятнами. — Кто?!

Крот? А может, и правда он? Я видел однажды, как он дерется. Решал примеры по математике и вдруг слышу топот и крики, подбежал к окну и увидел: лежит на земле человек, а Крот пинает его в лицо, в живот, куда попало. А в стороне четыре долговязых парня курят как ни в чем не бывало…

— Кто?!

Откуда же я мог знать — кто. Хотя вполне может быть, что Крот.

— Костя, — вдруг сказал молчавший до того следователь, — давай поговорим с тобой как мужчина с мужчиной. — И мы вышли в коридор, чтобы поговорить наедине.

Я ожидал, что он первым делом спросит, сколько раз я катался на лошади, где мы, украли корову и тэдэ, поэтому мучительно соображал, что бы такое ответить.

— Ты любишь лошадей?

Странный вопрос.

Следователь смотрел на меня и улыбался. Теперь он мне казался вовсе не строгим и совсем молодым.

Я кивнул.

Чем-то мне понравился следователь. Мы с ним говорили о разных вещах, которые к делу не имели никакого отношения. Его интересовало, в какие игры мы играем, что я читаю, жила ли у нас в доме когда-нибудь кошка или собака, кто самый сильный во дворе. Он все время улыбался, будто ему было очень даже весело со мной разговаривать.

Потом, уже в дверях, я услышал, как Валентина Павловна сказала:

— Любят лошадей, а мучают.

А он:

— Надо что-то предпринять, а что — не знаю. Может, прав Алексей Петрович…

Оказывается, следователь знал и Алексея Петровича.

Я болел целую неделю. К вечеру температура поднималась. Я лежал один при включенном свете с закрытыми глазами. Иногда мне казалось, что какая-то сила подхватывает меня и очень быстро, так, что кружится голова, поднимает вверх. Я становился невесомым, я летал в небе, как облако, меня подхватывали ветры и несли за тридевять земель. И не было никакого страха. Я открывал глаза, тело становилось тяжелым, я падал, и сердце замирало, как на качелях.

Все та же лавочка. Акация та же. Только листья жесткие и сухие, а стручки коричневые, растрескавшиеся: лето кончается. Не пройдет и месяца — снова в школу.

Мария Семеновна выгуливала своего Петю. «Чок, чок, чок, очень славный червячок», — приговаривала она, находя во взрыхленной под кустами земле жирного дождевого червяка. Петух хлопал крыльями, подпрыгивал, выклевывая из рук свое петушиное лакомство.

— Долго мы терпели, — сказал Вадик.

— Тыщу лет, — уточнил я.

— Пойдем? — спросил Генка. — В последний раз.

И мы пошли, вернее, поехали в Березовку. Заплатили за проезд в автобусе тридцать копеек, которые мне папа на мороженое дал, и через пятнадцать минут уже шагали по Свободной. Вон она, конюшня. Ворота настежь. Добро пожаловать! Мы и вошли.

Я заглянул в Карькино стойло и убедился, что оно пустое, обернулся к ребятам, и вдруг прямо на меня, откуда-то сверху, свалился целый стог сена. Не так-то просто было выбраться из-под него. А отчихавшись и продрав глаза, я увидел перед собой совсем небольшого, наверное третьеклашку, пацанчика с деревянной шашкой на боку.