Дождь стихал.

В глаза ударил свет. Светило справа и слева, спереди и сзади. Ослепленный, я мчался с прежней скоростью, не догадываясь притормозить Карьку. Копыта выбивали пулеметные очереди. Но вскоре я перестал слышать их: землю начал сотрясать страшный грохот. Он поглотил все звуки. Свет впереди становился все ярче, превращался в солнце. Свернуть в сторону я не мог — летел на свет, как мотыль. Солнце с дикой скоростью мчалось на меня, увеличиваясь в размерах. Почти коснувшись моей головы, взревев так, что у меня, казалось, полопались барабанные перепонки, оно взмыло надо мной вверх.

Тут только я сообразил, что скачу по взлетной полосе учебного аэродрома, а над моей головой промчался набирающий высоту самолет. «Пронесло», — подумал я. И тут вместо спины жеребца ощутил под собой пустоту. Я приземлился на мягкую стриженую травку в двух шагах от бетонной полосы. Хотел встать и не смог. Сидел и тер ногу.

— Лошадь? Откуда лошадь? Я вас спрашиваю! — Прямо на меня двигались три тени. Я отполз подальше и залег за прожектор.

— Лошадь ведь не сама по себе.

— По-моему, на ней кто-то ехал.

— Может, и ехал.

— Ну, вот что, — должно быть, этот голос принадлежал начальнику, важный такой голос, — особенно никому об этом не трепитесь. Лошадь заприте в гараж и сейчас же звоните Климову, поднимайте его с постели. Пускай приезжает и забирает свою лошадь. Ну, колхоз! Ну, деятели! Лошадь! Ха, лошадь!

Когда они ушли, я встал, опираясь на прожектор, сделал шаг, другой. Ничего, как-нибудь дохромаю, — успокоил себя.

Вот она, телефонная будка, без стекол, с полуоторванной дверью, но все как надо: аппарат, трубка, гудок в ней.

Ответил женский очень строгий голос.

— Тетенька, — сказал я, заикаясь, — приезжайте на карьер…

— Я вот тебе покажу карьер, в другой раз не захочешь баловаться! Житья от них нет!

— Да я!..

Но трубка гудела короткими гудками. Я снова набрал номер.

— Опять ты, мальчик!

— Я вам не мальчик! — злость прямо душила меня. — Понимаете, человек умирает.

— Вот как… — голос в трубке стал более заинтересованным.

— Надо проехать по дороге на Березовку три километра…

— Что с ним?

— Пуля… Выстрелили.

— Выезжаем.

— Я жду вас на дороге.

Прошла целая вечность, я думал, что машина уже не придет, но завизжали тормоза — белая «Волга» с крестом остановилась передо мной.

— Это я звонил.

— Садись, — сказал врач в белом колпаке.

Я влез в машину.

— Так что произошло?

Я ничего не мог сказать. Не помню, когда я плакал в последний раз, думал, что с этим давно покончено, что все это осталось в далеком детстве. Я даже не плакал, когда дрался с Володькой Пекшевым из 8 «б» и он расквасил мне нос. Но сейчас я ничего не мог поделать со слезами. Они текли из меня, текли и тогда, когда мы подъехали к карьеру.

— Здесь, — сказал я, и машина остановилась. Алексей Петрович уже сидел совсем рядом у дороги, прислонившись спиной к гибкому стволику ивы.

— Ранили? — спросил врач, осматривая Алексея Петровича.

— Да нет же, не в меня вовсе стреляли…

— Что, в кого-то другого?

— В воздух.

— И что же?

— Иду из города, слышу выстрел, подошел: пацаны из обреза палят, лет по пятнадцать им, не больше. Думаю, перестреляют друг друга… Так вот они, чтобы не лез не в свое дело, и накостыляли… странно, откуда это у них… ногами.

— А… — врачу будто сразу стало скучно. — Ничего, — вроде спохватился он, — все равно хорошо, что позвонили.

— Настоящие парни, — сказал Алексей Петрович.

— Тс-с, не разговаривайте, — приказал ему врач, точно не он сам задавал всякие вопросы, без которых спокойненько можно было бы обойтись.

Алексея Петровича устроили на лежаке. «Волга» уехала, и тогда только я перестал всхлипывать.

— А куда ты Карьку дел? — спросил меня Генка.

— А ваши лошади где?

— Отпустили.

Тогда я сказал, что Карьку заперли в пустой гараж.

— Будет нечестно, если мы его там оставим, поехали выручать.

— Нет, — сказал Вадик, — мне домой пора.

— А ты, Муха, как?

— Мне все равно, как вы, так и я.

Мне было на самом деле все равно, потому что в тот момент я не помнил про двадцать копеек. Мы оказались у гаража, за дверью которого томился Карька.

— Парни, — сказал Генка, — надо провернуть одну операцию.

— Какую опять операцию? — фыркнул Вадик.