обеспечивается социально, но с другой стороны, является продуктом и

источником той самой автономии, или «онтологического упрямства»,

которые в течение многих столетий вдохновляли платонизм.

Итак, настолько, насколько это оказалось возможным, задача

отказа от платонизма при сохранении мощной объяснительной силы

платонизма выполнена. Социологизм не отвергнут, но показаны его

28

недостаточность и неспособность трактовать сферу научного знания

только в социологических терминах.

Есть еще один долг перед читателем: было обещано, причем

дважды, раскрыть секрет пропавшего доллара. Так вот, я передумал и

не выдам разгадку. На эт. е. следующие резоны.

Первый — одновременно шутливый и метафизический: поскольку

в данной работе аргументируется отсутствие какого-либо предсуществующего платонического мира, то нет причин

предполагать существование где-либо на небесах начертанной

заповеди о том, что автор всегда должен выполнять свои обещания

перед читателем.

Второй довод носит классификационный характер. Есть читатели,

которых задача о пропавшем долларе «зацепила»: одни из этой

категории уже догадались о сути подвоха, и таким разгадка не

требуется, других негоже лишать удовольствия самим разгадать

головоломку. (Среди последних, как ни странно, встречаются те, кто

склонен верить в наличие некоего мистического чулана, куда

пропадают доллары из такого рода задач и там накапливаются. Лишать

надежды обнаружить такое хранилище было бы негуманным актом.)

Для тех же читателей, кто остался полностью равнодушен к задаче, не

пытался и не собирается ее решить, у меня есть пренеприятное

известие. Читать такие книги имеет смысл только при определенном

профессиональном интересе, например, касающемся сущности

философии и науки, природы знания. Отсутствие элементарного

интеллектуального любопытства должно навести на две мысли: верно

ли выбрана профессия и стоит ли дальше читать эту книгу.

Третий резон связан с прагматическим авторским интересом

(чтобы не сказать «шкурным»): шок от скандального нарушения

обязательств, как минимум, не оставляет читателя равнодушным.

29

Глава 2. Роль идей в социально-историческом развитии: онтология и

аксиология механизмов модернизации

Social imaginary —

новая ипостась «роли идей в истории»

Благодаря работам К. Касториадеса, Б. Андерсона, М. Уарнера,

Ю. Хабермаса, Ч. Тэйлора тема воображения и воображаемости

(imagination and imaginary) всерьез претендует на вхождение в центр

современного интеллектуального внимания [Андерсон, 2001;

Castoriadis, 1998; Taylor, 2004].

Приливы и отливы таких интеллектуальных мод — отнюдь не

новость. В разные времена все объяснялось через «нравы», «прогресс

человеческого разума», «дух народа», «самопознание духа», «свободу

как принцип саморазвития в истории», «миф и мифологичность»,

«культуру», «рациональность», «бессознательное», «коллективные

архетипы», «карнавальность», «полифоничность», «бинарные

оппозиции», «языковые структуры и коды», «менталитет», «дискурс»,

«повседневность», «деконструкцию», «симулякры» и т. п.

Есть общий паттерн роста и неизбежного падения популярности

этих тем, что, вероятно, можно показать на графике частотности

употребления соответствующих терминов в журналах и книгах. Есть и

общая закономерность: неуклонное раздувание значимости и

расширение применимости новомодного концепта с последующим

разочарованием, угасанием интереса и общим переходом к другим

темам.

Тем не менее, этот скепсис относительно масштаба значимости

концептов, чья популярность подчинена этим паттернам смены мод,

отнюдь не означает полного отвержения самой значимости, по

крайней мере, некоторых из них. Конечно же, воображение и

воображаемость существуют, поскольку существует их основа — идеи