попытки решения которых ведут к многообещающим результатам, но

неизбежно приводят и к следующему слою проблем. Коллинз поставил

и решил очень много сложных задач в своей фундаментальной работе,

но все же главное ее достоинство носит как бы «апофатический

характер»: это то, на что он замахнулся, на что указал, о чем намекнул,

что можно у него вычитать, но решения чего в книге нет.

Укажем на самые очевидные примеры в сфере научных проблем.

Коллинз утверждает в первой, теоретической главе возможность

предсказывать содержание творчества, представляет для этого

резонные доводы, но в остальной части книги практически ничего так

и не предсказывает. Далее Коллинз обоснованно утверждает, что при

перегруппировках сильные позиции делятся, а слабые соединяются, но

301

какие позиции и при каких условиях окажутся сильными, а какие

слабыми, — до сих пор остается во мраке неизвестности. Коллинз

смелыми крупными мазками рисует соединения идейных

последовательностей в разных традициях мировой философии, где

скрещиваются космологическая, метафизическая, эпистемологическая,

оккультная, естественнонаучная, математическая последовательности,

но почему, при каких условиях это должно происходить так или иначе

— опять же неизвестно. Замах сделан, а броска нет. Для многих

критиков это будет поводом для злорадства и ехидных насмешек, но

рано или поздно найдутся смельчаки, которые осмелятся этот

интеллектуальный бросок совершить.

Область философских глубоких затруднений, открывающаяся

благодаря «Социологии философий», менее ясна, чем область научной

проблематики. Более или менее уверенно можно оказать на

следующие возможные направления мышления.

При всей законной гордости в достоинствах философской

рефлексии нам, философам, полезно признать, что весьма

основательную рефлексию над процессами и закономерностями

философского творчества на этот раз совершил отнюдь не философ, а

исторический социолог. Однако в книге Коллинза представлена

именно социологическая рефлексия, что оставляет обширное поле

возможностей для философской трактовки нового ценнейшего

материала. Действительно, философская рефлексия теперь уже не

может устраниться от включения в свое рассмотрение

интеллектуальных сетей, интерактивных ритуалов между философами,

идей как символов группового членства, борьбы за внимание,

конъюнктуры меняющихся организационных основ и т. д. Все эти

реалии теперь должны быть как-то совмещены с нашим философским

видением сущности философского же творчества. Особенно

перспективными представляются проблемы онтологического статуса

выделенных Коллинзом реальностей, таких как: «пространство

интеллектуального внимания», «культурный капитал»,

«эмоциональная энергия», «иерархия уровней абстракции-рефлексии»

и т. д. Также намечается новый виток развития проблематики,

связанной с социальной обусловленностью познания вообще и

философского познания в особенности, но теперь уже не

в примитивных схемах «социального заказа» или «отражения

социального бытия», а при посредстве новых рафинированных

моделей макро-, мезо- и микросоциального обусловливания

философского творчества. Назовем эту первую выделенную

проблемную область философским осмыслением социальной и

макроисторической динамики интеллектуального творчества.

302

Второй самостоятельной сферой мышления становится отношение

между теми философскими проблемами, которые мы ставим и решаем

(хотя чаще ходим вокруг да около) и всей накопленной

сокровищницей мировой философской мысли. Раньше для западных (и

русских) философов основным идейным каркасом была европейская

традиция, идущая от древней Греции через средневековую схоластику

к философии Нового времени, XIX и XX вв. К остальной философии