обличениями, разоблачительными статьями, уже не особо заботясь об

акциях возмездия и репрессий со стороны режима.

Каждый из этих типов поведения оправдывается с позиций

соответствующей идентичности и ее ценностей: «надо заботиться о

32 Ср.: «Политическая реакция, наступившая после волны протестов 2011–2012

года, повлекла за собой резкое изменение условий этого неявного

“социального контракта”. Власти, сделав вывод о необходимости

закручивания гаек, принялись искоренять крамолу не только в отношении

дел (преследования оппозиционных лидеров и активистов), но и в

отношении слов. Помимо давно досаждавших властям правозащитников и

борцов с коррупцией под прицелом силовиков оказались и независимо

мыслящие (и по определению нелояльные) исследователи» [Гельман, 2013].

112

своей семье, о своем деле, не навредить товарищам» или «нельзя

оставаться трусами и рабами; если не протестовать открыто, то власть

будет наглеть и рабство будет усугубляться». При этом каждая

стратегия имеет свои немалые издержки, в первом случае касающиеся

самоуважения, политических следствий гражданской пассивности, во

втором связанные с социальным и материальным благополучием

человека, его/ее семьи, коллег.

Есть ли границы допустимого компромисса для интеллектуала,

исполненного гражданскими чувствами либеральной

и

демократической направленности, которые не противоречили бы его

приоритетной идентичности (соблюдение принципа ригоризма), но

при этом избавили от столь болезненных издержек, в том числе

морального плана (ущерба или реальных угроз ущерба для семьи и

коллег)?

Некоторые участники московских протестов остро чувствуют эту

коллизию, резко возражают против «компромиссов против совести»,

утверждая их пагубное влияние на само последующее творчество

интеллектуалов:

«Это страшно актуальный вопрос в связи с подписанием письма

деятелей культуры. Мне кажется, что это неправильный выбор, потому

что ты идешь на сделку и ты теряешь профессию, ты уже не только

режиссер кино, ты еще обязательный рупор оппозиции. И дальше это

нарастает, и если ты не борешься за профессию, она отмирает, и другие

профессии под нее попадают, т. е. на самом деле ты снимешь это свое

кино, но кино, которое делится на разрешенное/не разрешенное,

“ворованный воздух” — искусство, а “не ворованный” — не искусство;

это мы уже знаем, это мы проходили. Мы знаем, что из разрешенных

советских писателей почти никого не осталось в обиходе. Все, что мы

читаем, — это “ворованный воздух”. Да, есть и идея, что сейчас я скажу

какую-нибудь маленькую подлость, а потом зато спасу двадцать человек.

Это лучше, чем если ты делаешь подлость не потому, что просто хочешь

много денег, а потому, что хочешь спасти двадцать человек, но опять-

таки советский опыт нам показывает, что так не работает. Не надо

приносить свою совесть в жертву культурному делу»

[Беляева, 2014, с. 43].

Отметим, что участие в протестных акциях (митингах, шествиях и

проч.) относится не к интеллектуальной, а только к гражданской

идентичности. В этой сфере есть свои балансы и границы, обычно

связанные с соотношением уровня гнева или отчаяния, ожидаемой

массовости протеста и вероятными последствиями. Это тема для

самостоятельного

анализа — морально-политического,

социологического, психологического, оставим ее за скобками.

Речь пойдет о высказываниях интеллектуалов (выступлениях,

текстах). Стратегия «годить» здесь означает духовный и политический

эскапизм, «внутреннюю эмиграцию». Так в советскую эпоху

113

отвергавшие ее идеологию и порядки гуманитарии уходили в логику и

методологию науки, историю философии, семиотику и подобные

«безопасные» области. Попробуем предложить лучшую альтернативу.

Разделим высказывание интеллектуала на содержание и форму.