– Господин Лесюёр, я сделала… вот ваш кошелек, он теперь как новый.

– Благодарю вас, Жанна, – отвечал после некоторого молчания художник – обычно он не скоро выходил из своей задумчивости.

– Что мне теперь делать?

– Что вам угодно, Жанна.

– Что мне угодно, говорите вы?

– Да-да.

– Разве вы сегодня не будете работать?

– Не буду, нет.

– Тем лучше… сегодня холодно и в мастерской плохо натоплено. Вероятно, мадам Кормье не позаботилась положить в вашу печь дров. Эта мадам Кормье прескупая… уж так экономна!

– Да-да.

– Стало быть, я теперь не нужна для вашей работы, господин Лесюёр?

– О нет.

И так все время – на вопросы, задаваемые Жанной нежным, приятным голосом, Лесюёр, недовольный, что ему мешают в его мечтаниях, отвечал совсем коротко.

Тут вошла в мастерскую пожилая, дородная женщина, невысокая, волосы аккуратно подобраны под шапочку, в руках метелка. Это и была мадам Кормье, квартирная хозяйка Лесюёра и его мать-кормилица. Особа добрая и положительная, она недавно прибыла из Нантера в Париж, чтобы помогать деду своему, столетнему старцу, присматривать за ним, а еще принять хозяйство своего сына, портного, оставшегося вдовцом с малолетними детьми. Лесюёр, рано лишившись родителей и не имея возможности жить одному, прибег к помощи почтенной мадам Кормье. Так дом на улице де ла Гарп, выходивший на улицу де ла Паршеминери, стал главным центром всех благодеяний отзывчивой Магдалины Кормье.

Когда она появилась, лицо ее выражало простодушие и откровенность, на губах играла легкая улыбка. Но при виде модели вдруг отвернулась и приняла серьезный вид; потом описала большой полукруг по комнате, останавливаясь иногда, чтобы смести пыль с бюстов и прочего, вытрясти развешанные по стенам платья, или, как называла их, «тряпки», и вытереть пыль с картин, – только для этого как будто и навестила мастерскую. Управившись со всем, Жанну не удостоила даже взглядом, так презирала за ее ремесло, и с ласковым видом приблизилась к Лесюёру.

– Завтрак готов, сынок, не хочешь ли?

– Нет, матушка, я позднее буду есть.

– А почему не сейчас? В одни и те же часы есть хорошо, говаривали наши отцы. С некоторого времени ты перестал быть аккуратным… Не далее как вчера даже дома не обедал! А знаешь поговорку: «Черт съедает тот обед, что дома оставляют!»

– Я занят работой, ступайте! – проговорил Лесюёр нетерпеливо.

Магдалина бросила беглый взгляд на эскиз, стоявший перед художником, – едва набросанный пейзаж.

– Вот как! – Она нахмурила брови. – Так, чтобы нарисовать дерево, нужно вам иметь моделью девушку? Не понимаю я этого! Почти месяц уже, как стали вы совершенно не тот, Евстахий. Прежде, бывало, завтрака с нетерпением ждали, а теперь он вас ждет. О-ох, сынок…

И снова медленными шагами описала полукруг по комнате, на ходу обметая пыль с вещей. Только на этот раз от Жанны не отворачивалась, а посмотрела на нее с досадой и презрением, прежде чем покинуть мастерскую.

Между тем вовсе не из-за бедной девушки расстроился аппетит у Лесюёра! Просто он желал остаться один, на свободе, чтобы не мешал никто.

– Вы тоже можете идти, Жанна, я не буду работать, – сказал художник своей натурщице.

– Могу идти? – Девушка обиделась. – Не могу я! Вы хотели задержать меня сегодня на все утро.

– За этот сеанс вам также будет сполна заплачено.

– Не в том дело, сударь. Отца моего не будет дома до часу… думала остаться у вас… он взял ключ от квартиры. Мне бы побыть здесь еще некоторое время; сами видите – мне некуда деваться… куда идти, если квартира заперта? Работайте, сударь! Ваша добрая мадам Кормье права – вас одолевает лень. Вы действительно переменились с тех пор, как ходите рисовать в тот монастырь… Уж не сама ли настоятельница вскружила вам голову?

Молодой человек покраснел до ушей, но Жанна этого не заметила. Взяв снова кошелек и осматривая его со всех сторон, спросила:

– Стало быть, вы можете рисовать и без натурщицы?

– Жанна, разве вы забыли, сколько раз были моделью, когда я рисовал одну картину?

– Здесь, в этой комнате? О, помню! Мне не забыть, как вы меня все заставляли держать вверх руку. Работа вчерне, но саму картину вам надо было рисовать на месте. Она на дереве, рисовалась в рамке, а рамка вделана в стену, знаю – не вы ли сами мне это сказали? Вы обошлись и без меня. Кто же служил тогда вам моделью?

Лесюёр, смущаясь все более, удерживался от ответа – боялся, что в его голосе прорвется волнение.

– Если вы изменили мне, – продолжала она, – это нехорошо, очень нехорошо! Вам ведь известно – Жанна готова руку себе отрезать и вам послать, если вам нарисовать ее надо, а меня нет, что-нибудь задержало в квартире отца.

– Знаю, Жанна, вы предобрая девушка, – произнес Лесюёр протяжно и вполголоса – все по той же причине.

Удивленная такой странной интонацией, девушка встала и взглянула на него: да у него щеки горят, чем-то сильно взволнован…