Из-за юрты выглянул широкоплечий и дюжий еще старик, одетый в меховую шубейку и войлочную шапку с бархатной оторочкой. На ногах его надеты мягкие войлочные туфли кустарной работы. Он не спеша приблизился к Датхо и тихо погладил ее по щеке.

— Вот, Зульфикар вам покажет бумаги.

— Будет исполнено, байбиче, — поклонился своей вельможной супруге старик и очень приветливо улыбнулся гостям. — Вы, думаю, внуком мне можете быть, — обратился он к Вяткину, — а бородой вас бог наградил сверх меры щедро, любой старик может позавидовать. Только я бы на вашем месте красил бороду в черный цвет.

— Если моя жена узнает, что борода у меня крашеная, какая мне будет цена? — отшутился Василий Лаврентьевич.

Все засмеялись, и Датхо мило, совершенно по-девичьи, прикрыла красивый свой рот рукавом ситцевого платья. Василий Лаврентьевич и Зульфикар-ата сняли верхний, довольно тяжелый сундук и развязали веревки. Курбанджан Датхо перекинула вперед свои черные косы, к которым была привязана громадная связка ключей — так развивают горделивую осанку у киргизских девушек и женщин, безошибочно нашла нужный ключ и открыла им завинчивающийся замок — произведение домашнего кузнеца-умельца.

В первом сундуке лежали бумаги чиновников Худоярхана, они касались подушного налога тех местностей, в которых был Датхою первый муж Курбанджан — Алимбек.

— С кого шкуру драли, из кого кровь пили, — все здесь обозначено, — хмуро сказал Зульфикар, — добрый человек взглянет, кровью заплачет.

Бумаги были сложены аккуратными пачками и перевязаны кишечными жилками. Это была канцелярия кокандских ханов, со всеми страшными подробностями рассказывавшая о горечи и боли киргизского народа в ханстве Худояра.

Датхо поджала губы, гордо подняла голову и, ничего не ответив Зульфикару, — по причине плебейского происхождения слова его в семье Датхо никогда в расчет не принимались, — вышла из юрты легкой изящной походкой.

Абу-Саид сразу принялся рассматривать документы.

Несмотря на стремление Василия Лаврентьевича спешно возвратиться в Самарканд, узнав о том, что в сундуках Курбанджан Датхо хранятся не только малоинтересные бумаги кокандских кушбеги, но и архив самого Худоярхана, переброшенный сюда из киргизской крепости Суук, он и сам заинтересовался «раскопками» Абу-Саида.

— Вы уж, пожалуйста, домулла, все, что касается тимуридов, откладывайте в одну сторонку, вот сюда, — просил он друга. — Тимуридские дела, душа моя, ключ к истории культуры всего вашего народа. Именно здесь, в XV веке, надо искать период расцвета, который так или иначе определил развитие искусства и науки в Туркестане. Если хотите, даже и экономики в связи с этим.

Абу-Саид Магзум молча разбирал документы, потом поднял голову:

— Здесь я рассчитываю найти разгадку одной своей тайны, Василь-ака. Иначе я бы не согласился рыться в этих пахнущих дымом и кизяком бумагах.

— Какую тайну вы имеете в виду, уважаемый?

— Незадолго до нашего отъезда из Самарканда ко мне из Бухары приезжал преподаватель медресе Баданбек. Он рассказывал, что ему случилось быть в библиотеке эмира Бухары, где и архив его хранится. Так вот, в переписке между поэтом Мавляна Джами и звездой поэзии Мир-Алишером Навои имеются, говорит он, прямые указания на то, что потомки Ходжи Убайдуллы Ахрара учились в медресе Мирзы Улугбека математике и астрономии у Али Кушчи много лет спустя после смерти хакана и ни на мгновенье занятия в этом благословенном медресе не прекращались.

Василий Лаврентьевич отложил бумаги и подошел к Абу-Саиду.

— Я слышал об этом из уст надежных людей. Но если есть прямые свидетельства, письма — это уже другое дело.

— Бартольд учил нас с отцом: если, говорил он, кто-нибудь рассказывает, как все было — это еще не история. Документ — уже история. Только ему можно верить. Я и хочу здесь найти такие письма, в которых бы подтвердилась насильственная смерть Мирзы Улугбека, бегство Али Кушчи, разрушение обсерватории, убийство Мирзы Абдуллатифа, убийство Мирзы Абдуллы, который фактически управлял при Мирзе Абу-Саиде Тимуриде.

— Бартольд, конечно, прав, — ответил глухо Вяткин и почувствовал, что у него от волнения перехватило горло. — Документы — это история. Но еще больше доказательств приносят памятники материальной культуры.

— Я не понял.

— Найти бы остатки, разрушенные стены и приборы обсерватории Улугбека! Чуешь, душа моя?

Из поездки на Алай Василий Лаврентьевич вернулся в Самарканд часов в десять вечера.