— Ну, слава богам. Вот про это я и говорила, что один ты тут не справишься, привычку надо иметь. Старая дверь, старый зам'oк, да еще и с причудами разными. Ему уже четверть века, наверное, а может и больше. Он всегда плохо открывался. Давай, заходи. Давно никого сюда не приводила, да и сама черт знает когда была.

Как только мы ввалились, Маша сразу же заперла упрямую внешнюю дверь на массивный стальной засов и включила свой яркий фонарь.

— Входную дверь, — словно извинялась моя подруга, — всегда запертой надо держать, а то мало ли что. Придет кто-нибудь. Тут иногда такая разная сволочь шляется, что ой. На, держи ключ, пусть у тебя будет. Спокойнее так.

Я не стал спрашивать, почему спокойней, и начал осматриваться и принюхиваться. Луч света от мощного фонаря выхватывал разные любопытные подробности интерьера. Вдоль стен все было завалено каким-то хламом, какой часто можно встретить в мастерских не очень аккуратных художников. Всюду громоздились пустые и сломанные рамы, подрамники, куски пластика, какие-то палки, листы картона и ДВП, рулоны плотной бумаги и грунтованной холстины. У другой стены стояла укрытая серым ворсистым одеялом продавленная тахта с двумя серыми подушками, а в середине свободного пространства, прямо под лампой, возвышалась заляпанная красками деревянная табуретка с перекладинами между ножек. По стенам висели разные рисунки и картины маслом, — видимо, ученические работы. Питерский двор-колодец, карандашный набросок какого-то мужика, масляный портрет голой женщины на табуретке. Женщина была толстая и некрасивая, с отвисшей грудью и забранными в пучок волосами. К стене у входа кто-то приколотил здоровенную лесную корягу, которую использовали вместо вешалки. Сейчас на ней одиноко висел испачканный краской синий халат. Ни мольбертов, ни этюдников не было. Видимо, самое ценное Маша все-таки увезла с собой. Воздух в мастерской казался застоявшимся и плотным, словно в гробнице Тутанхамона, еще до ее вскрытия археологом Говардом Картером.

— О, мои подрамнички! — вдруг громко обрадовалась Маша. — Знаешь, сколько такие новые сейчас стоят?

— Сюда что, никто и не входил после твоего отъезда?

— Похоже на то. Что, страшно?

Мне было не столько страшно, сколько любопытно.

— Да, ты прав, — после некоторого раздумья продолжила Маша. — Скорее всего, никто сюда не… странно, да? Я думала, тут давно растащили, разворовали все, а помещение кому-нибудь перепродали. Это, конечно, моя частная неприкосновенная собственность, но я же давным-давно не плач'y налог за эту недвижимость. Приватизировала давно, много лет назад стала собственницей, но не владелицей.

— Это как это?

— А вот так это. Владелец именуется Комитетом администрации города по управлению государственным имуществом, если ничего не путаю. Мои же влияния на судьбы и характеры пользований этим помещением ничтожны — ограничиваются пределами принадлежащей мне площади, причем без права перепланировки.

— Ты же тогда почти без денег сидела, я же помню.

— Сидела. И что с того? Не знаю, как теперь, но тогда на приватизацию много тратиться не приходилось. Главное — прописка. А я здесь прописалась, хоть это и не вполне законно. Помещение считалось нежилым, и пришлось повозиться, дабы перевести комнаты в жилой фонд. Все же знали, что эти помещения сдают художникам под мастерские. Вот тут мне снова папулька с мамулькой помогли, боюсь, не обошлось без коррупционных составляющих. У них в администрации города толстая волосатая «лапа» тогда имелась.

— Теперь уже не имеется?

— Нет. Администрация сменилась, и «лапу» выперли на пенсию… кажется. Короче! Я тогда даже жила тут некоторое время, встречалась с одним парнем. Знаешь, как мы познакомились? Очень прикольно. Пришла в поликлинику на прием, сижу в очереди, жду. Тут появляется он. Симпатичный такой, ну прям о-очень симпатичный. «Гей», — подумала я. А так как мне с такими личностями встречаться не выдавалось возможности, я решила не упускать шанс. Сижу, гляжу на него во все глаза, так он стал замечать пристальное внимание, а я сделала вид, что задумалась. Он успокоился, после чего история повторилась. Он, бедный, уж и не знал, куда себя деть. Весь испроверялся, решил, что ширинка расстегнута. Потом, правда, начал так же пристально меня разглядывать. Ну, закончилось тем, что никакой он не гей оказался, а очень даже гетеро, а еще потом стал мой. Спросил как-то утром, почему так смотрела на него тогда? Соврала, что судьбу почувствовала. Правду признать боялась, обидится еще. Мы полгода встречались в этой моей мастерской.

— Так почему же расстались? — спросил я, а сам с удивлением заметил, что слушаю об интимных делах своей бывшей подруги без всякого раздражения. Спокойно и без тени ревности. Ну, да все верно. То, что было, уже прошло. Сама она рассказывала мне все эти личные подробности легко и абсолютно свободно, как близкой подружке или анонимному френду из социальной сети.

— Не расстались, а поженились, — пояснила Маша. — Это был мой бывший, если ты еще не понял. Потом он стал вести себя по-свински, работать не хотел, сидел на моей шее. Прошло полгода, работу он так и не нашел, и я объявила ему ультиматум — либо идет работать куда угодно и кем угодно, либо я от него ухожу. А позже мы уже официально развелись, как ты уже знаешь. Совместная жизнь — это или развитие, или деградация. Обоих. Если один идёт вперед, а другой топчется на месте, то люди расходятся. Закон жизни. Теперь он со своей новой бабой в Финке живет… Или уже не живет, не знаю даже, не суть. А я перебралась на ту дачу в Шувалово, а потом уже к тебе. Но это, как говорится, совсем другая история. Короче, в этой двухкомнатной мастерской я прожила примерно с год. У меня еще комната оставалась в коммуналке на Кондратьевском, но там вечно пьяный сосед, теснота жуткая и бытовая неустроенность.

Действительно, в мастерской вполне можно было бы жить. Там даже наличествовал крохотный санузел с железной раковиной и унитазом. Маша открыла скрипучий сухой кран, который не проявил никаких признаков жизни.

— Ну, точно! Так и знала, что воды нет. Наверное, после пожара отключили… Скорее всего, трубы где-нибудь перерезаны…

— Зачем? — не понял я. Идея перепиливать тубы показалась мне дикой.

— Боялись затопления, видать. Это часто так делают, когда помещение по какой-либо причине вскрывать нельзя, — подводящие трубы спиливают, если они никуда больше не ведут. Последний этаж. Еще электричество отключить могли… чтобы проводка случайно не загорелась.

Маша щелкнула выключателем, и под потолком на витом старомодном проводе ярко засияла огромной величины лампа накаливания. Чуть ли не литр объемом. Она была похожа на круглую химическую колбу с длинным горлышком.

— Ого! — удивился я. — Неслабая такая лампочка.

— Ага! Очень даже сильная, от прожектора. Две тысячи ватт. Сейчас таких давно уже не делают. Там даже широкий патрон из особой жаростойкой керамики. Смотри, а вон мой тубус с картинами под спальным местом лежит. Даже кисти сохранились, и растворитель не испарился!